Смерть зовется Энгельхен

Явился Тарас. Я не слышал разговора. Скоро Тарас ушел с Гришкой и Митей. Они скрылись в лесу. Я не знал, куда они пошли, но ясно, что в связи с бумагами.

— Загасить костры. Уходим! — приказал Николай.

Бумаги он снова спрятал в портфель и держал его теперь, как драгоценность.

— Потом получишь портфель, Петер.

Мы шли всю ночь. Утром я стал узнавать места.

Да, путь мы прошли немалый. Перед нами была гора Макита, недалеко и граница.

Николай приказал остановиться, укрыться в чаще леса, не шуметь. Он назначил усиленную охрану. Мы могли отдохнуть, те, у кого имелась еда, поделились с остальными, но Николай так рассадил нас, что в любую минуту мы были готовы обороняться. Прошло около часа, когда, задыхаясь, прибежал дозорный. От границы к опушке леса идет группа из пяти вооруженных штатских. Николай взял бинокль, навел его на границу, потом сказал «хорошо» и отправился навстречу штатским. Они подошли к нам. Николай пожал им руки, показал портфель. Это были русские. Все уселись у костра. Николай позвал и меня. Русским это не понравилось.

— Володя все знает, это он спас бумаги.

— Не требуется…

Они сами хорошо знали по-немецки, бегло просмотрели документы, бережно уложили их в портфель. Пожалуй, Петер не получит его.

Русские сразу же поднялись. Судя по тому, как они держались, были одеты и разговаривали, люди это были весьма серьезные. Николай предложил им вооруженную охрану, они отказались.

— Вы можете сделать только одно. Останьтесь здесь в течение шести часов. Возможно, за вами погоня. В таком случае задержите их.

Рядом с ними Николай показался каким-то будничным. А Николай ведь был не кем-нибудь! Он спрыгнул с парашютом, организовал партизанское движение, неизвестно откуда достал оружие, создал отряд из семидесяти человек, командовал одним из сильнейших партизанских соединений в пограничном районе.

— Да, это будет представление, Володя, это будет представление! — весело повторял он.

Но я думал о тонких, воспаленных красных шрамах на спине у Марты, о ее голосе, в котором было столько стыда и боли, который просил хоть немного сочувствия. Ведь даже Марта не знала, что это был за генерал! Вильчик приказал ей выведать, что этот генерал думает о фюрере, только и всего. Возможно, и сам Вильчик ничего не знал точно… Скорей всего именно поэтому он и подослал к генералу Марту — чтобы выведать о нем хоть что-нибудь.

Как ужасно оставлять Марту — не потому, что я люблю ее, что она моя жена, а просто потому, что она — женщина в когтях у Вильчика, как ужасно требовать от нее снова и снова: пойди, сделай, выведай, чего хотят, что собираются делать немцы.

Обрадуется Марта, когда узнает, — что попало нам в руки? Узнает ли она это вообще? Кто скажет ей? Я? Нет. Верно, и Николай не скажет. Из соображений безопасности…

— Если даже всех нас завтра убьют, Володя, все равно — игра стоит свеч, — говорил Николай.

И остальные подозревали, уже догадывались, что произошло важное событие, но что наша жизнь от этого легче не станет.

Шесть часов мы отдыхали, потом выступили в обратный путь. Мы возвращались в Плоштину. Путь неблизкий, идти придется целый день и еще ночь. Мы пробирались по самой чаще в полной боевой готовности и неожиданно услышали над головой гул немецких самолетов. Они летали над границей.

— Нас ищут, Володя, — смеялся Николай. — Что я тебе говорил? Вот веселье будет!

Я даже не заметил, когда догнали нас Тарас, рябой Гришка и Митенька. Они неожиданно очутились среди нас. Мы пересекли шоссе, ведущее из Пухова во Всетин. На прошлой неделе Красный Лойзик взорвал здесь мост. У дороги была табличка с надписью:

«Achtung! Bandengefahr! Nicht ohne Begleitung zu fahren!»[9]

— Смотри, Николай, немцы принимают нас всерьез!

И он обратил внимание на табличку.

— В этом месяце такие надписи появятся на каждом шоссе, на каждом километре!.. — сказал он.

Ex libris

«Евреи — наше несчастье» — бессменный девиз газеты «Der St"urmer», издаваемой Штрайхером[10].

— Да вы еще плясать будете, — смеялся доктор Бразда.

Он ткнул меня кулаком в живот.

— Ну и нагнали же вы на меня страху, герой вы этакий…

Право же, я полюбил его за эти слова. Тут было, что-то большее, чем профессиональный интерес врача к «любопытному случаю». Ему не все равно было, что станет со мной, а ведь приятно знать, что ты для кого-то что-то значишь. Он перестал колоть меня иголками, только ощупывал и мял мою правую ногу, бедро. В правую ногу возвращалась жизнь, возвращалась по миллиметру, но неукоснительно. И мне вдруг понравилось, что столько людей заботится обо мне, что я окружен их вниманием, что они любят меня.

Элишка, такая милая, Элишка, на которую больничная среда не наложила еще своего отпечатка, стала для меня не только сестрой милосердия. Я прогнал ее… Но она снова пришла, пришла строгая и официальная: «Вам нужно что-нибудь?» — «Нет, не нужно…» — «Тогда я приду утром».

Ну ясно же, она решила только так обращаться со мной, с таким грубияном…

— Подождите, Элишка… мне нужно…

Она обернулась.