Смертельная карусель

Я подъехала на вертушке к кровати, забрала корреспонденцию и укатила обратно. Это было обычное заказное письмо, подписанное обычным женским почерком. С обычным обратным адресом: город Кострома, Главпочтамт, Мария Федоровна Островная. Однако возбуждение, охватившее меня, едва ли подпадало под категорию «обычное». Отставив пустую чашку, я сорвала сургуч.

По клавиатуре рассыпались фотографии...

Я собрала их дрожащими пальцами, перевернула.

История, поведанная несчастной женщиной, перестала казаться занимательной чепухой. Она обрастала документальными подтверждениями. Я держала их в руке — бесстрастные, безжалостные документы, свидетельствующие, что вся эта карусель с трупами — от начала до конца — чистая невыдуманная правда. Фотографии фирмы «Фуджи». Женщина с инициалами, как у президента, выслала их мне, чтобы я окончательно поверила. Чтобы я прочувствовала, содрогнулась и сделала свой роман не бездарной писулькой, а пронзительным криком души.

Поздно. Наш поезд ушел, опередив расписание.

Однако история не картошка, не выкинешь.

Мертвые мужские лица, вырванные фотовспышкой из темени склепа. Каждое в отдельности — крупным планом, лишенное индивидуальности и характеризующееся лишь продолжительностью существования в качестве трупа. Я узнавала их — по подробному описанию рассказчицы. У одного ссохшиеся почерневшие губы. Глаза наполнены болью. Невезучий по всей программе. Есть такие люди: что ни делают — все насмарку... У другого яркая улыбка и пышная шевелюра — по мнению Самсона, свидетельство долголетия, жизненной силы и уверенности в себе... Третий изумлен — он не ожидал от жизни такой подляны; он ведь бог, а богам умирать некрасиво... Четвертый деформирован, лежит неудобно, вмяв лицо в пол — не поймешь, что хочет сказать. И хочет ли вообще прокомментировать ситуацию...

Общий план — все четверо. Дружно. Сплоченно. Несимпатично. Следующий снимок — человек не мертвый. Он схватился за живот, искаженным лицом повернут к фотографу. У него приятное мужское лицо. Но боль в глазах — вселенская. Вследствие этой боли он весь перекошен, вырван из размеренности жизни. За спиной у человека море и массивные перила балюстрады... Пожилой мужчина с орущим лицом висит над разлохмаченной пропастью, сухие пальцы судорожно сжимают обломки половиц. Он синий от нечеловеческих усилий, в глазах — «предвкушение смерти», они пылают, как густо-красные карбункулы... Этот же старик — разбросанный по полу. Раздавленный, переломанный. Окончательно погибший... Неприметная женщина — серая мышь — с отвратительным кровяным сгустком во всю ширину лба... Снова море. Человек, заваленный камнями. Устроился калачиком, спит, как убитый... Белокурая «Гретхен» в полосе прибоя. Стройное тело плещется в воде. Волосы рассыпаны, их поедает пена...

В голове гудели траурные трубы. Я убрала фотографии в конверт. Бросила на самую верхушку стеллажа. Траурные трубы смолкли. Я подождала, убедилась, что они действительно смолкли, а не настраиваются на новую мелодию. Ладненько.

Пять минут прошли в тоскливой тишине. Только машины за окном гудели и сталкивались. Мягко ступая, в комнату вошла Варюша — моя любимая двоечница и единственный кандидат на поднос стакана воды в старости.

— Ты получила алименты от Бережкова, маман? — Она с опаской сапера оглядела комнату, как будто проверяя, не наблюдается ли вблизи меня какой внезапной табуретки. Это что-то свеженькое в ее лексиконе — гоняться за родимым чадом с табуретом.

— Получила, — дерзко бросила я.

— А почему мы еще не в «Баскин Роббинс»?

— Деточка, — назидательно сказала я, — эти жалкие копеечки твой так называемый папа высылает на твое взращение и воспитание, их так мало, что решительно отвергаются всякие там мелкие буржуазные радости, вроде мороженого с шарик от кинг-кон... блин, пинг-понга, стоимостью в сто двадцать рублей...

— Ой, маман, не дури, — нахмурила бровушки Варюша. — Традиция есть традиция, не тебе ее ломать. В котором часу побредем?

— Вечером, — буркнула я. Побредем, паломники. А про себя подумала: если не стану жертвой репрессий.

— Класс, — просияла Варюша. — Смотри не обмани. А то знаю я тебя. Слушай, мамахен... — Моя обездоленная кровинушка явно не рассчитывала оставить родственницу наедине с собой. — А вот я через месяц паспорт получаю. Это важное событие, да?

— Неслыханно важное, — подтвердила я. — Это твоя первая зарубка во взрослой жизни.

— А кем я буду? Я имею в виду, фамильярно. Вот по метрике я вроде Бережкова. А по духу — Косичкина. А в паспорте я чего буду?

По какому это духу она, интересно, Косичкина? По святому, что ли?

— А в паспорте ты будешь не чего, а через черточку, — объяснила я, — Бережкова-Косичкина, вот как. Вроде Бендер-Задунайского. Или Мамина-Сибиряка с Бонч-Бруевичем. Замуж выйдешь — добавишь третью черточку. Станешь Бережковой-Косичикной-... м-м, ну, допустим, Бурштейн. Если повезет.

— Я знаю, — кивнула Варюша. — Если не повезет, стану Дуняшкиной.

— А теперь иди и открой Ожегова на слове «фамильярный», — строго приказала я. — Потом отчитаешься.