Смертельная любовь

Гумилев. Я ошибся. Вы нервны. И даже слишком».

Гуляя, одолевали в день верст по пятнадцать. Потом шли к нему, сидели у камина, смотрели на огонь. Обладая феноменальной памятью, она вспомнит и запишет через много лет их разговоры. 19-летняя поэтесса любит спрашивать, 34-летний поэт любит отвечать. Они переговорили обо всем и обо всех. Об Ахматовой, Блоке, Мандельштаме, Кузмине, Северянине. Имена, звучащие как серебряный колокол, и был гумилевский круг. Она вошла в него. Он ввел.

Рождественским вечером он попросит ее: напишите обо мне балладу. Она выполнит просьбу в Париже, в 1924-м, когда он уже погибнет в застенках ЧК, обвиненный в контрреволюционном заговоре, которого не было:

На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл.
К Гумилеву я постучалась.
Гумилев мне двери открыл.
В кабинете топилась печка.
За окном становилось темней.
Он сказал: «Напишите балладу
Обо мне и жизни моей».

Не очень умная Аня Энгельгардт после гибели Гумилева не найдет ничего лучше, чем отметить: я вдова, а она всего лишь первая ученица.

Это будет не единственная потеря Ирины Одоевцевой.

В новой России ко многому приходилось привыкать. Большевистская власть топором рубила жизни и связи.

К каким-то порубкам привыкнуть было невозможно.

* * *

Мы оставляем за скобками степень близости учителя и ученицы. Мы только знаем, что однажды, идя вдвоем с ним, Одоевцева увидит на противоположной стороне улицы торопящегося человека, высокого, тонкого, с удивительно красным ртом на матово-бледном лице и челкой, спускающейся до бровей, под черными резко очерченными бровями сверкнут живые, насмешливые глаза. Сорвав с головы клетчатую, похожую на жокейскую, шапочку, он крикнет: «Николай Степаныч, прости, лечу!» И пропадет из глаз.

Гумилев назовет его имя: Георгий Иванов.

Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно красный рот
И на глаза спадающая челка, —

напишет о нем Осип Мандельштам, его друг. Одно время у них даже была визитная карточка на двоих: «Георгий Иванов и О. Мандельштам» – эта идея пришла в голову Мандельштаму.

Он ошибся. Его друг умер позже. В эмиграции. Сам Мандельштам – раньше. В лагерной больнице.

Потери, убытки, одни убытки, как печально говорил герой рассказа Чехова «Скрипка Ротшильда»…

* * *

Гумилев представит Георгия Иванова Ирине Одоевцевой так: «самый молодой член Цеха и самый остроумный, его называют “общественное мнение”, он создает и губит репутации». И предложит: «Постарайтесь ему понравиться».

«Наверное, высмеет мою молодость, мой бант, мои стихи, мою картавость, мои веснушки», – подумает Ирина Одоевцева, хотя понравиться захочется. Две-три случайные встречи ни к чему не приведут. И она решит, что он, с его снобизмом и язвительностью, не в ее вкусе.

Пройдет зима. Ранней весной Гумилев вдруг объявит ей: «А вы нравитесь Жоржику Иванову». Правда, тут же и охладит возможный пыл: «Но не надейтесь. Он ленивый и невлюбчивый мальчик – ухаживать за вами он не станет».

30 апреля 1920 года на квартире Гумилева происходит «прием-раут» в честь прибывшего в Петербург Андрея Белого. Трое студийцев читают стихи. В их числе – Ирина Одоевцева. Когда чтение кончено, Андрей Белый взахлеб произносит невнятную речь. Одоевцева понимает, что молодые поэты ему, великому, просто-напросто неинтересны.

Появляется запоздавший Георгий Иванов. Гумилев заставляет читать для вновь прибывшего одну Одоевцеву. Она трусит и не знает, что выбрать. Гумилев предлагает «Балладу о толченом стекле». Но он же сам забраковал ее несколько месяцев назад и спрятал в папку с надписью «Братская могила неудачников».

Недоумевающая поэтесса начинает:

Солдат пришел к себе домой,
Считает барыши —
Ну, будем сыты мы с тобой,
И мы и малыши!
Семь тысяч! Целый капитал,
Мне здорово везло —
Сегодня в соль я подмешал
Толченое стекло.

Она больше не волнуется. Волноваться нечего. Она уже умерла, а мертвые сраму не имут.

Георгий Иванов не отрывает от нее глаз. И случается невероятное. Он, «разрушитель и создатель репутаций», провозглашает балладу «литературным событием» и «новым словом в поэзии».

В десятках рукописных отпечатков «Баллада» расходится по Петербургу. Автора объявляют «надеждой русской поэзии». Преграда между ними рушится. Теперь она не понимает, как могла быть равнодушна к нему. Он и только он – в ее мыслях. Она картавит, он шепелявит – может быть, это судьба?

Гумилев просит ее не выходить замуж за Георгия Иванова. Просит один раз и второй. И не понять, в шутку или всерьез.

* * *

У Ирины Одоевцевой – свой Петербург, послереволюционный.

У Георгия Иванова, который старше на семь лет, – свой, предреволюционный.