Смертельный эликсир

– Я бы взял этот костюм за сто франков, – сказал Франсуа, обращаясь к отражению портного в зеркале.

– Что вы, мсье! – возмутился тот. – Это только стоимость материала. А работа?

– Но вам же нужно это продать? – нагло глядя собеседнику в глаза, спросил Франсуа. – А мне нужен костюм. Я думаю, что эта цена устроит нас обоих, мы выручим друг друга. А второй костюм мы закажем из самой дорогой шотландской шерсти. Идет?

И тетушка, и сам мсье Пуль пришли в замешательство от напора Франсуа.

Мадам Лаке даже призналась себе, что не узнает своего племянника: сделку совершал чужой расчетливый мужчина, а не ее Франсуа.

Быстро покончив с делами в лавке, Франсуа не стал переодеваться, а остался в новой светлой полотняной паре. Он рассовал по карманам портсигар, носовой платок и портмоне, а его старый костюм слуга мсье Пуля завернул в бумагу, перевязал бечевкой и отнес в коляску тетушки.

Так же быстро они купили две пары недорогой, но прочной кожаной обуви, причем Франсуа торговался неистово, требовал скидок и уступок и в конце концов добился их у местного сапожника. Старую пару обуви постигла участь костюма – она, аккуратно упакованная, была также отправлена в коляску.

Мадам Лаке понравилось, как ее племянник торговался в лавках за каждый франк. «Что ж, – подумала она, – бережливость никогда не бывает лишней, особенно в наши дни. Он очень похож на своего дядю, моего мужа». Ей и в голову не могло прийти, что Франсуа делал это из побуждения меньше расходовать денег на досуг здесь, в этой дыре, а больше – на работу. Тетушка даже не представляла, какие траты ждали ее впереди.

Теперь же она гордо вела по центральной улице Понтабери своего любимого племянника, мсье Франсуа Тарпи. Она кланялась всем встречным, знакомила их с Франсуа, давала ему лестные характеристики, хвалила его самого и превозносила его успехи. Вскоре у Франсуа уже кружилась голова от имен, лиц, дат, регалий и прочей хвастливой провинциальной мишуры.

– Куда же мы пойдем теперь? – спросил он.

– А теперь мы возвращаемся к мадам Додар, она пригласила нас на чай, – ответила тетушка.

– Насколько я помню, ее именины через месяц, – заметил, усмехнувшись, Франсуа.

– Ну да, а сегодня чаепитие, – почти весело сказала тетушка. – Посмотришь, как она живет. Она весьма умная и практичная женщина, к тому же имеет вкус к жизни. Тебе будет полезна эта встреча. И ссориться с ней нельзя, запомни это, – торопливо добавила мадам Лаке, многозначительно посмотрев на племянника.

Зашли они в дом не через центральный вход в шаркьютери, где на витрине изящно были выставлены приготовленные блюда, колбасы и консервы, а со стороны переулка. Однако и здесь впечатляла помпезность витых колонн на входе и дубовой двери, которую с поклоном открыл слуга, как водится, знакомый тетушки.

Мадам Лаке защебетала, расспрашивая его, как и любого встречного в Понтабери, о состоянии здоровья многочисленных родственников и знакомых. Пока они болтали, Франсуа оглядел прихожую. Сразу бросался в глаза шик лавочников, которые на протяжении нескольких веков добывали свое благосостояние трудом возле бочонков с салом, солониной и кишками. Свидетельством тому были картины в позолоченных витых рамах с изображением кровавых натюрмортов, кресла и стулья в плюше, тяжелые занавеси на окнах и прочая статусная провинциальная мишура, говорящая о чванливости хозяев-нуворишей. Франсуа понял, что попал в гнездо сытых нормандских буржуа, которыми десятилетиями руководила умеренность и осмотрительность, причем как при ведении бизнеса, так и при выборе личных предпочтений. Как раз тот тип домов, которые он, Франсуа, благодаря своему свободолюбивому характеру и закалке настоящего европейского ученого эпохи революционных научных прорывов и ярого материализма, больше всего не любил. Он иногда спрашивал себя: может быть, это просто зависть? И чистосердечно отвечал: нет. Никогда не хотел он променять свою свободу, полет научной фантазии, общение с думающими людьми своего круга на этот тесный и пыльный от бархата и бронзы мирок, который был практически вечен, а в действительности еще больше, чем нематериальность умозаключений, напоминал о земной бренности.

Пока Франсуа осматривался в прихожей, появилась мадам Додар в домашнем платье. Франсуа еще раз отметил мысленно, что эта дама подчеркивает свою женственность с помощью одежды и весьма ловко скрывает истинный возраст – свободное темное платье с длинной бахромой скрадывало формы, а бисерное шитье отвлекало взор от проблемных мест. Еще он отметил, что у лавочницы модная короткая стрижка, которую не было видно под чепцом утром, когда они беседовали на крыльце ее заведения. Очевидно, мадам Додар затратила немало усилий, чтобы уложить в гладкую стрижку каре вьющиеся от природы волосы, которые выдавала непослушная волнообразная челка, прирученная вышитой лентой. Франсуа перевел взгляд на ее ноги и был приятно удивлен их формой и необычным, кроваво-красным цветом туфель. «Мадам буквально источает сексуальность», – подумал он и почему-то пошло ухмыльнулся.