Высокий мужчина стоял, положив руку на плечо долговязому молодому человеку, почти мальчику, с длинными косматыми волосами и в пальто с широкими лацканами. Парню, судя по всему, не было и двадцати. Галстук на нем был такой же широкий, как и лацканы и машина за его спиной.
– Эта фотография сделана перед Рождеством тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Дэвид был скрипачом. Вообще-то он играл всего одну вещь. – Она рассмеялась. – Нет, это было поразительно. Он слышал эту вещь ребенком, совсем еще маленьким. У нас с Гасом была эта пластинка, и Дэвид, услышав ее, бросил заниматься тем, чем занимался, и подошел к проигрывателю. Он хотел слушать ее снова и снова. А когда научился говорить, попросил купить ему скрипку. Мы, конечно, решили, что он шутит. Но он не шутил. В один прекрасный день я услышала, как он пытается наигрывать эту музыку в подвале. Играл он неуверенно, фальшивя, но вещь была определенно узнаваема.
Гамаш почувствовал, как кровь отхлынула от его рук и ног и собралась в сердце, мягко сдавив его.
– Дэвид сам выучился играть эту вещь. Ему было шесть. От учителя музыки пришлось отказаться, потому что Дэвид отказывался учить что-то другое. Только эту вещь. Упрямый ребенок. По отцовской линии пошел.
Она улыбнулась.
– И что это была за вещь?
– Концерт для скрипки с оркестром Чайковского ре мажор.
Гамаш не мог вспомнить эту музыку.
– Дэвид был нормальным подростком. Был вратарем в школьной хоккейной команде, пока учился в школе, и встречался с девочкой из семьи Шатран. Хотел поступить в Монреальский университет, чтобы изучать лесное хозяйство. Он был милый мальчик, но ничем от других не отличался. Кроме этого.
Она закрыла глаза, и через мгновение одна ее рука повернулась ладонью вверх, открывая тонкое запястье с голубыми прожилками. Рука принялась двигаться туда-сюда. Беззвучные ноты возникли в пространстве между ними, окутали столик и в конечном счете заполнили все бистро музыкой, которую Гамаш не слышал, но вполне мог вообразить. И он знал, что Эм слышит эту музыку вполне отчетливо.
– Повезло мальчику – нашел такую страсть в жизни, – тихо сказал он.
– Именно. Если бы я никогда не сталкивалась с божественным, то увидела бы его на лице Дэвида, когда он играл. На него снизошла благодать, как и на нас. И все же я не думаю, что он собирался как-то развивать эту свою страсть. Но потом что-то случилось. Перед рождественскими экзаменами он пришел домой радостный. Каждый год лицей устраивал конкурс. Все музыканты должны были играть одну и ту же вещь, выбранную комитетом. И в тот год, – она кивнула на фото, – был выбран Концерт для скрипки Чайковского ре мажор. Дэвид был вне себя от радости. Конкурс проводился пятнадцатого декабря в Гаспе. Гас решил отвезти его туда. Они могли поехать поездом или лететь самолетом, но Гас хотел побыть наедине с Дэвидом. Вы, вероятно, знаете, какие они бывают, мальчишки. Дэвид был обычным семнадцатилетним подростком. Разговаривать о своих чувствах не любил. Гас хотел по-своему показать ему, что отец его любит и готов для него на все. Эта фотография была сделана перед самым их отъездом.
Эм опустила глаза, и ее палец пополз по деревянному столу к фотографии, но остановился на полпути.
– Дэвид занял на конкурсе второе место. Он позвонил, такой возбужденный. – Она все еще слышала его голос: у него перехватывало дыхание, он не мог скрыть счастья. – Они собирались остаться, чтобы послушать других конкурсантов, но был плохой прогноз погоды – ожидалась буря, и я уговорила их ехать немедленно. Об остальном вы можете догадаться. День был прекрасный, как сегодня. Ясный и холодный. Но было слишком холодно, слишком ярко. Гололед – так мне сказали. И солнце светило прямо в глаза Гаса. Слишком ярко светило.
Глава двадцать четвертая
– Так кто же мать Си-Си? – спросил Бовуар.
Они вот уже полчаса проводили летучку в оперативном штабе, и Бовуар чувствовал, как силы возвращаются к нему и он становится прежним Бовуаром.
С одним существенным отличием.
Прежний Бовуар презирал агента Иветт Николь, но в это утро он вдруг обнаружил, что проникся к ней симпатией и даже не помнит, в чем была проблема прежде. Они позавтракали вместе в гостинице и потом истерически смеялись, когда она рассказывала, как пыталась согреть его грелку. В микроволновке.
– Вам, конечно, смешно, – сказал Габри, ставя перед ними яйца бенедиктин. – Вы не приходили к себе домой и не видели там микроволновку, в которой как будто взорвалась кошка. Никогда не любил кошек. Любил грелки.
Теперь они все сидели за рабочим столом и слушали доклады. Был продемонстрирован шар ли-бьен, с него сняли отпечатки пальцев. Нашлось три разных отпечатка, их передали в монреальскую лабораторию.
Николь доложила о своих находках. В Монреале она побывала в школе, где учится Кри.