Смертельный холод

Лемье дал бы себе пинка, если бы мог. Ему ничего не осталось. Он увидел, что Гамаш весело смотрит на него. И в его взгляде было что-то еще. Одобрение. Лучше уж ничего не говорить, чем сказать только ради того, чтобы что-то сказать. Лемье улыбнулся в ответ и успокоился.

Гамаш отвернулся от экрана. Лодка, деревья, вода. Почему Си-Си останавливала пленку на этом месте? Может, это простое совпадение? Может быть, он вкладывает в это смысл, которого там и нет? Может быть, она остановила здесь пленку, чтобы пойти выпить или ей нужно было в туалет? Но от одной паузы пленка бы так не растянулась. Чтобы возник такой дефект, пленку нужно было останавливать много раз.

Он встал, чуть размял ноги.

– Нет нужды смотреть на экран. Ты был прав, а я ошибался. Мои извинения, – кивнул он Лемье, которого это настолько ошеломило, что он и не знал, что ответить.

– Прошу прощения, – сказала Клара, выходя с ними в прихожую. – Мне показалось, что в этом что-то есть.

– И вы могли оказаться правы. У вас чутье на преступление, мадам.

– Вы мне льстите, месье.

Будь Питер псом, шерсть у него на загривке поднялась бы. Как он ни старался, но не мог преодолеть в себе ревность к Гамашу и смириться с той легкостью, с какой тот общался с Кларой. В прихожей Гамаш вытащил из кармана книгу и протянул ее Кларе. После разговора с Мирной он предвидел то, что ему придется сделать, и всей душой не хотел этого.

– Как это мило с вашей стороны. Но у меня уже есть последняя книга Рут.

– Но не эта, – почти шепотом сказал он.

Питер, как и все остальные, напрягся, слушая этот разговор.

Клара открыла книгу и широко улыбнулась:

– «Ты воняешь. С любовью, Рут». Вы нашли ее. Ту, которую я потеряла. Я ее уронила на дороге или в бистро?

– Вы ее уронили в Монреале.

Клара недоуменно посмотрела на Гамаша:

– И вы ее нашли? Но это невозможно.

– Эту книгу нашли на теле мертвой женщины. – Он произносил слова медленно, разборчиво, чтобы она хорошо услышала и поняла их. – Убитую нашли рядом с «Ожильви» перед Рождеством.

Гамаш смотрел на Клару, изучая ее лицо, ее реакцию. Но она продолжала недоуменно, удивленно смотреть на него. И ничего более.

– Она была нищенкой, бродягой.

И тут на ее лице появилось какое-то просветление. Ее глаза открылись чуть шире, она приподняла голову, откинула ее назад, словно отторгая его слова.

– Нет, – прошептала Клара, побледнев как смерть. В тишине было слышно только ее дыхание. – Старуха, бродяжка на улице?

Молчание затягивалось, все глаза были устремлены на Клару, которая никак не могла совладать с этим известием. Клара чувствовала, что падает, но не на пол, а гораздо глубже, в бездну, наполненную разбитыми мечтами.

«Я всегда любила твое искусство, Клара».

Так, значит, бродяжка все же не была Богом. Просто несчастной старой женщиной. Такой же заблуждающейся, как Клара. Они обе считали, что ее искусство прекрасно. И обе ошибались. А Си-Си и Фортен говорили правду.

«Твое искусство – дилетантство и банальщина. Сама ты неудачница. У тебя нет ни голоса, ни мировоззрения, вообще ничего. Ты пустила свою жизнь коту под хвост».

Эти слова ударяли по Кларе, придавливали ее к земле, волокли к краю.

– Боже мой, – вот все, что она смогла произнести.

– Питер, пожалуйста, приготовьте чашечку чая. Горячего и сладкого, – обратился Гамаш к Питеру, которого взбесило, что он сам до этого не додумался, и который был благодарен за то, что ему нашлось какое-то занятие.

– Возвращайся в оперативный штаб и спроси у Лакост, какие у нее новости, – торопливо прошептал Гамаш Бовуару.

Потом снова занялся Кларой: провел ее в гостиную, еще раз выругав себя за то, что не отдал Бовуару видеокассету. Он надеялся, что не забудет ее здесь.

– Расскажите мне обо всем, – сказал он Кларе, когда они уселись в тепле у огня.

– Я увидела ее, перед тем как войти в «Ожильви». В тот вечер была презентация книги Рут. У меня настроение было неважное – все мои планы на жизнь и все такое…

Конец предложения повис в воздухе: Клара знала, что Гамаш поймет ее. Тот вечер снова разворачивался перед нею. Она снова уходила с презентации, покупала еду, шла к тому роковому эскалатору. Видела Си-Си на встречном.

«Твое искусство – дилетантство и банальщина».

Словно в полусне она вышла на холод, испытывая желание идти непонятно куда по улице, выть и рыдать, расталкивая всех радующихся празднику. Но вместо этого она склонилась над бродяжкой, над этой грудой вонючего дерьма и отчаяния, и встретила взгляд ее слезящихся глаз.

– «Я всегда любила твое искусство, Клара».

– Она так и сказала? – спросил Гамаш.

Клара кивнула.

– Вы ее знали?

– Никогда в жизни ее не видела.

– Но вы должны были ее знать, – сказал агент Лемье, впервые подав голос за все время разговора.

Эти слова непрошеными вырвались из его рта. Он замолчал и покосился на Гамаша в ожидании упрека. Но Гамаш посмотрел на него с любопытством и снова повернулся к Кларе.

Лемье с облегчением слушал продолжение разговора, но ему не сиделось на стуле. Весь этот разговор тревожил его.

– Как вы это объясняете? – спросил Гамаш, внимательно глядя на Клару.

– Я не могу это объяснить.