Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

– В первый же вечер они дали мне пива. И я уснула от него. Проснулась – голая. Двигаться не могу – привязана к кровати. И кровь на простыне… Пока я спала, они меня лишили девственности… Простите, Владимир Алексеевич, я зря вам все это рассказываю.

Я стиснул кулаки.

– Нет-нет, – прорычал я, – не зря. Рассказывайте, Лиза. Я все запомню. Придет время – рассчитаюсь с вашими мучителями!

– Потом… сами понимаете – терять мне было уже нечего. Я стала проституткой. Даже без желтого билета.

– В четырнадцать?

– Да.

Я стукнул себя по колену.

– Вот скоты!

– Но однажды на Грачевку пришел Саламонский – играть в карты. И увидел меня. Увидел и пожалел. Он в тот вечер много выигрывал, и когда у Тихого уже не осталось денег, предложил сыграть на меня. И выиграл!

– Вот странно, – заметил я, – у Тихого же есть в компании и шулера. Как же они позволили Саламонскому так легко выигрывать?

– Они его подманивали, – ответила Лиза, – привязывали к себе. Ждали, когда он придет с большими деньгами играть, чтобы сразу взять куш.

– Ага.

– Так вот. Альберт меня забрал у Полковницы и Тихого, снял мне квартирку на Большой Татарке. И навещал меня… А чем я могла отблагодарить Альберта? Только собой. Так мы стали любовниками.

Я кивнул.

– Он же мне дал работу в цирке, учил меня, направлял. Я стала ассистировать. Потом тренировать свой собственный номер. И вот теперь я – здесь. И вы здесь. И вы меня допрашиваете. В чем я виновата, Владимир Алексеевич? В том, что я знаю Дёмку Тихого? Да, я знаю его. И будь проклят тот день, когда я его узнала! А теперь, простите, мне действительно надо переодеться к выступлению. Сегодня будет трудный вечер. У всех – Рождество, а у нас – почти как похороны.

Я встал.

– Простите меня, Лиза, за прежнюю грубость и нечуткость, – сказал я. – Расстанемся друзьями. Доброго вам Рождества.

– И вам, Владимир Алексеевич. Прощайте.

Я вышел в коридор и постоял немного, оглядывая стены, двери и тусклые лампочки. В центральном проходе между основной и репетиционными аренами уже нарастало оживление. Надо было ехать домой, помогать Маше с елкой и подготовкой ужина. Хотя какой ужин – вечером надо было снова ехать в цирк… Да… Все вернулось на круги своя. Точно так же несколько дней назад перед представлением я был здесь, только разговаривал с Гамбрини. С испуганным несчастным Гамбрини, будто предчувствовавшим свою скорую смерть. И что изменилось? Ни-че-го. Мое обещание Саламонскому предотвратить трагедию я, кажется, сдержать не могу. Остается только следить за развитием событий… Или нет?

Я быстро прошел в цирковую контору, попросил у служащего бумаги, набросал записку и попросил передать ее Лине или Альберту Ивановичу, если тот вдруг появится. Потом прошел в гардероб и задал один вопрос тому старику, который рассказал нам с Дуровым про череп на новой афише.

Одевшись, я увидел саму афишу и нарисованный на ней череп – рисунок был сделан в спешке, карандашом. Глазницы являли собой два незавершенных круга. Возле стояли несколько человек, среди которых я узнал репортера Кривоносова, писавшего под псевдонимом «Ищейка» в «Московский листок». Он тоже узнал меня, подмигнул и указал пальцем на череп.

Похоже, удержать эту историю внутри цирка не удастся.

18 Рождественское представление

Удивительно, насколько женщины бывают не чутки! Каких трудов мне стоило разъяснить Маше необходимость присутствовать на праздничном представлении в цирке. Мы даже немного поссорились – я ушел вечером, хлопнув дверью. Впрочем, я был уверен, что, немного посердившись, она все же поймет меня.

Я решил не брать извозчика и пошел пешком, через дворы. У цирка под фонарями толпился народ – многие, проходя мимо афиши, приостанавливались и смотрели на череп, шептались – похоже, весть о предстоящем «смертельном номере» уже разлетелась в московской публике. И точно – я заметил нескольких репортеров разных газет – с иными мы раскланялись, а других я постарался не заметить, впрочем, как и они меня. Хотя вне выполнения редакционных заданий мы, как правило, не чинились, но тут чувствовался напряженный нерв предстоящего события – и чем больше становилось репортеров, тем острее развивалось у них чувство конкуренции.

Я протолкался сквозь толпу, кивнул билетерам, отдал свое пальто в гардероб и, проскользнув мимо них, быстро ушел во внутренний коридор, где столкнулся нос к носу с Саламонским. Он был во фраке, но нервно мял свои ладони. Увидев меня, бывший директор резко остановился.

– А вот и вы! – недовольно сказал он. – Ну что? Что вам удалось узнать?

– Очень много, – ответил я нервно, – и у меня к вам есть несколько вопросов, Альберт Иванович. Вот только вы куда-то пропали.

– Ну и что? – вспылил Саламонский. – Вы что, меня подозреваете?

– Да, – сказал я просто, – вас тоже.

Он опешил. А потом начал надуваться, как индюк, решивший броситься в драку.

– Меня?! Да вы в своем уме?

– В своем, – уверил я. – Вот если бы вы нашли время ответить на мои вопросы, это было бы другое дело. А сейчас я подозреваю сразу несколько человек. Вы мою записку получали?