Смертельный номер (рассказы)

Два года он был абсолютно счастлив. Что бы она ни делала — он все принимал. Ее прихоти, капризы, чуть пренебрежительный тон, легкое высокомерие, сведенные к переносице брови и надутые губки — все уловки, с помощью которых она пыталась окончательно пленить его сердце, он принимал за чистую монету. Это была она — и все тут; бука или сладкий леденчик — для него не было большой разницы. Но потом что-то в нем словно проснулось, и он стал болезненно реагировать на ее резкие выходки. Теперь у него было две Дейдри, а не одна, и вторая причиняла ему страдания. Напрасно он уверял себя, что она была такой всегда. Выходила странная вещь: то, против чего он никогда не возражал, всегда воспринимал спокойно, вдруг стало причиной недовольства. Себя за это недовольство он винил еще больше, чем ее, и жутко переживал, но потом решил — поступившись мужской гордостью, чувством элементарной справедливости — принять ее такой, какая она есть. Он попытался превратить эти размолвки и примирения в привычку, эдакую каждодневную эмоциональную разминку, обогащающую жизненный опыт. Увы, ничего не получалось. Сердце его не закалялось, наоборот, становилось все более ранимым, в глазах появилось какое-то обиженное, тревожное выражение, которое не преминули отметить другие дамы из его окружения. О-о, они мгновенно учуяли происшедшие в нем перемены! Да и от себя самого он не мог больше скрывать, что стал несчастен; радости от примирения и прощения (в основном он прощал ее, а не она его) стали совсем мимолетными. Скоро их болеутоляющий эффект почти сошел на нет. Он попытался провести черту — чего никогда не делал раньше — между ее поступками и ею самой. Дейдри это одно, сказал он себе, а ее поступки совсем другое. Но отделить одно от другого не удавалось. Его низвергала в пропасть не только жгучая боль разочарований, причинять которую она была большой мастерицей; скорее его огорчала первопричина, он ощущал ее как запах, преследовавший его, даже когда Дейдри была, казалось, само благоухание, сама свежесть. В запахе этом было что-то пугающее — так пахнет жестокость.

Как-то на вечеринке, где собралось изысканное общество и куда он привез Дейдри по ее просьбе, не будучи уверен, что она впишется в общую картину, он вдруг занемог, то ли пищевое отравление, то ли разыгрался гастрит. Не понимая, что с ним, он мимоходом глянул на себя в зеркало, и опасения его мгновенно подтвердились. Ему не сразу, но все-таки удалось оторвать Дейдри от молодого человека, с которым она беседовала, и он рассказал ей о своей беде с трудом, потому что комната уже плыла у него перед глазами.

— Я не хочу уезжать, — заявила она, — давно мне не было так весело. Ничего с тобой не случится. Возьми бутылку с горячей водой и отправляйся спать — все как рукой снимет.

— Прошу тебя, поедем со мной, — взмолился он. — Что-то мне совсем неможется, боюсь, сам не доберусь до дому.

— Не глупи, — отмахнулась она. — Вечно ты делаешь из мухи слона. На обратном пути я к тебе загляну, если не будет слишком поздно.

Он лежал без сна, вспотевший, его колотила лихорадка; дверь в спальню он оставил открытой, надеясь, что вот сейчас в замке повернется ключ, но так этого и не дождался и где-то к трем часам забылся в тяжелом сне.

Когда Джордж проснулся, в комнате орудовала приходящая прислуга. Он провел кошмарную ночь, его рвало, донимал понос, причем иногда обе напасти приходили разом; перед глазами становилось черно, когда он кидался к туалетной комнате. Однажды пришлось ползти на четвереньках. Добраться до места вовремя удавалось не всегда, и его простыни были тому свидетельством.

— Ничего, бывает, — утешила его прислуга. — Белье я сейчас поменяю. Вам даже не надо будет вылезать из постели, я все сделаю и так.

Он перекатился на один бок, на другой, и малоприятная процедура кое-как была выполнена.

Он мог бы держать прислугу в доме, но почти все мелкие наличные деньги улетучивались из его карманов на нужды Дейдри, на ее квартиру; ведь он убедил ее, ради их обоих, уволиться с работы. За это она ему частенько выговаривала.

— Ты отнял у меня радость жизни, — упрекала его она.

В чем она только его не упрекала… Вот совсем недавно… В голове у Джорджа гудело, он никак не мог вспомнить, за что она взъелась на него в последний раз, но тут, на его счастье, зазвонил телефон.

— Может, мне лучше выйти? — предложила прислуга. — Вдруг это что-то личное? — Он вяло кивнул.

— Алло? Это Джордж? Я тебя не узнала, что у тебя с голосом?

— Я не могу встать с постели.

— Говори, пожалуйста, громче.

Джордж повторил.

— Ой, бедненький! Я сейчас приеду. Вчера вечером никак не смогла — все так поздно кончилось.

— Когда ты приедешь?

— Через полчасика.

Прошло утро. Прислуга, обычно кончавшая все дела в двенадцать, вышла купить ему на обед рыбы.

— Я вам ее приготовлю, — сказала она.

Джордж стал было возражать — ему сейчас кусок встанет поперек горла.

— Надо же что-то съесть, — настаивала женщина, — шутка ли, всего наизнанку вывернуло.