Смертельный розыгрыш. Конец главы

— Лучше, право, не может быть! Спасибо, спасибо огромное!

Должен признаться, я люблю девушек, умеющих радоваться и непосредственно выражать свои чувства; не очень-то приятно иметь дочь, которая с мрачным видом слоняется по дому, постоянно ворча на родителей, что бы они ни делали.

К концу дня подкатил и Сэм на своем стареньком «моррисе». В противоположность сестре характер у него замкнутый, свою привязанность к Дженни он проявляет не прямо; в этот раз он привез ей большущего омара, которого извлек из багажника вместе с измятой сумкой, кипой газет, парой грязных ботинок, нотными тетрадями и теннисной ракеткой. Наш с ним разговор прервало поскуливание, которое донеслось с переднего сиденья.

— Ох, я забыл о песике,— спохватился Сэм.

Он вынул из машины нечто похожее на пончик, но пушистое и извивающееся, и передал Коринне.

— Это собака,— сказал он.— Хотя об этом и не сразу догадаешься. Но если ты хочешь стать крепкой горластой деревенской девкой и, не боясь простудиться, разгуливать под дождем, тебе просто необходима собака. К сожалению, у меня не хватило денег на лошадь.

— О Сэм! Милый! Ты сущий ангел. Как его зовут?

— Бастер. Предупреждаю только: он ужасный привереда,— продолжал Сэм с совершенно невозмутимым видом.— Давай ему мелко нарезанную жареную лососину и пастеризованное молоко с капелькой рома.

Очаровательно-простодушная Коринна, привыкшая понимать все буквально, разумеется, приняла слова брата за чистую монету.

И вот наконец мы все вместе: четверо счастливейших людей во всей Англии. А по ковру, как потешный цирковой клоун, семенит небольшой щенок, и в окно льется закатный свет.

На следующий вечер мы отправились в гости. Странно было идти через деревенский луг в смокинге. Сэм, хотя и с большой неохотой, тоже обрядился в смокинг, но при этом повесил на него купальные трусы, вид у него был преуморительный.

— Это будет настоящая оргия?— спросил он с надеждой в голосе.— Магнаты будут плескаться в бассейне вместе с голыми платными партнершами?

— Искренне надеюсь, что нет.

Впереди нас в коротких вечерних туалетах шли Дженни и Коринна, смотреть на них было одно удовольствие.

— Ты знаешь, что означает название этой деревни?

Само собой, я знал, но мой принцип — молча выслушивать объяснения молодежи: это полезно для ее воспитания.

— Нетерплаш означает «нижний пруд»,— продолжал Сэм.— Кантор — «певчий». В здешнем лесу,— он ткнул куда-то на юго-восток,— сохранились руины средневековой часовни. Как ты думаешь, что она собой представляла?

— По всей вероятности, это была небольшая часовенка, где священники совершали заупокойные мессы.

Пока Сэм переваривал услышанное, я вспомнил, как еще в школе мальчиком девяти-десяти лет, увидев на улице траурную процессию, он сказал мне: «Я надеюсь, папа, ты никогда не умрешь», и в груди у меня сладостно заныло.

— Откуда тебе все это известно? — поинтересовался я.

— Заглянул в туристический справочник, когда ты написал, что вы сюда переезжаете.— Он нагнулся, сорвал одуванчик и воткнул его в петлицу.— А Дженни правда уже поправилась? — несмело осведомился он.

— Думаю, что да. Почти уверен.

— Не скажется ли этот дурацкий ужин на ее нервах?

— В конце концов, это только ужин, а не торжественное собрание благотворительной организации.

Вопреки нашим ожиданиям, в большой гостиной Замка оказалось полно народу. Круглолицый, среднего роста человек тепло приветствовал нас и извинился, что не пригласил раньше,— это был сам хозяин. За ним, совсем рядом, стояла его жена в пурпурно-алом, цвета фуксии сари. Рука, которую она протянула мне для пожатия, была маленькая, изысканной красивой формы и как будто без костей. Я уже пытался описать ее голос и грацию движений, но ее лицо я видел вблизи впервые, и оно поразило меня своей редкостной красотой: выступающие скулы, чувственный рот, тонкий нос, большие, широко поставленные глаза, излучающие неяркий свет, и низкий лоб в окаймлении эбеново-черных волос. Впечатление такое, будто перед тобой мерцающая, прозрачная черная жемчужина, именно черная, хотя цвет ее кожи был не темнее кофе с молоком. И снова, как во время разговора по телефону, я почувствовал в ней отрешенность, нечто ускользающе-неуловимое, и это была отнюдь не робость, а намеренное или бессознательное стремление отгородиться от окружающей жизни.