Смерти.net

– Да я уже два дня тут, – неожиданно выдала я при первом подобном столкновении, словно выткав паутинку этих слов из чьей-то чужой спасительной памяти о визите в рай. – Я в гостях у президента. Приехала вот. Туалет ищу. Был туалет, а теперь нет.

Один из охранников безразлично махнул рукой.

– Да он же на выезде сейчас. Вот и нет туалета.

– Как нет? – удивилась я.

– Да тут всегда все через жопу, когда он на выезде. Кроме него, никто не помнит уже, что тут где. Лабиринты одни.

Я кивнула.

– На улице есть, иди посмотри! Деревянный, как у бабушки в деревне! – заржал охранник.

Меня удивило безразличие всех, кого я встречаю. Не так я представляла себе резиденцию диктатора. Абсолютная летаргия и безразличие к существованию – мысленно перевела я непереводимое. Тотальная изнуренность и безразличие к бытию. Всепоглощающая вялость и безразличие к реальности. Indifference. Indifference.

Когда я нашла спальню, все еще надеясь обнаружить там льва и агнца, возлегающих под москитными балдахинами, выяснилось, что она и есть то, что я ищу. Это была комната связи, и она была наглухо заперта, но поскольку я не знала, что она заперта, я вошла в нее, как в спальню.

Уже потом, опять же, я поняла, что никто из живущих или живших в этой стране дубликатов никогда не мог бы пробраться в эту комнату. Единственный – возможно, единственный – существующий портал в реальный мир охранялся самым жестким образом, только я об этом не знала. Или мне откуда-то транслировалось всепоглощающее безразличие, в безбрежных водах которого, как в белом болоте, утопало все вокруг.

Может быть, это мое собственное безразличие – его накопилось так много, что оно смогло заполнить все лакуны, неосмотрительно опустошенные за счет перехода диктаторского дубликата в реальный мир. Впрочем, это не совсем переход – я сразу это поняла, как только увидела стол, экран и самого диктатора.

Президент лежал на кушетке в нарядном серебристо-голубом блестящем костюме и будто спал. Я взяла его за запястье двумя пальцами – пульс был тянущий, как боль, желеобразный. Я знала такой пульс: по воспоминаниям очевидцев, у меня был похожий, пока я была в собаке. Что-то вроде комы или памяти отсутствующего тела о коме как состоянии выключенного сознания.

На экране была трансляция какого-то, наверное, локального сельскохозяйственного саммита. Президент – тот же самый, но стройный и тридцатилетний – задумчиво бродил в этом же нарядном серебряном костюме цвета электрик среди угрюмых коров с грязными шершавыми боками, принюхивался к ним и раскатисто гремел:

– Что же у вас коровы грязные! Вы что, не видите, что ли! Они у вас что – в грязи лежат, как свиньи?

К коровам жались какие-то мелкие, как клопики, испуганные чиновники. Тут я усилием воли заставила себя выключить рефлексию, чтобы передать тебе лишь чувства и память, а не чью-то чужую надежду на выброс социальной сатиры в перезагрязненную атмосферу.

– Корове не прикажешь, где лечь – в навозную жижу или в сухое место, где солома свеженькая! – продолжал отчитывать клопиков президент. – Это вы говорите тем, кто коров никогда не видел. Если корове предложить на выбор жижу, навоз или сухое место – никогда корова не ляжет в жижу! Корова не такая глупая, как те, кто на нее работает!

Я тут же перестала волноваться насчет того, удастся ли мне сойти за диктатора, если мне удастся войти в диктатора. Сложно объяснить почему, но я как будто бы оказалась внутри грязной коровки и поняла, что это все не страшно.

На экране высвечивались какие-то координаты, похожие на адрес в Мировой сети.

Вдруг молодого президента странно перекосило – он пошатнулся, оперся рукой о грязный коровий бок. И показал пальцами знак V: победа крика над волей.

Телохранители тут же замахали операторам телевидения: вон, все вон. И быстро затащили запинающегося, дергающегося диктатора в коровник. Видимо, все происходящее снималось мини-дронами. В мгновение ока привели новенького клона – ровно такого же тридцатилетнего красавца.

Президент-старичок, лежащий на кушетке за моей спиной, как агнец в объятиях льва, вдруг нехорошо, сонно заворочался и забормотал.

– Уходит, – закричали на экране. – Нормально! Переходит! Быстро перекидываем назад, потом в новенького.

Президент начал мычать, стонать и метаться. Похоже, он собирался выйти из комы.

И тут я с ужасом подумала: ничего не получится. Ведь для того, чтобы подключить активированный дубликат к носителю, находящемуся в голове биологического человека в реальном мире, нужно подключить именно этот конкретный дубликат. А я – не тот, а другой дубликат. Перекладывая камень из чашечки в блюдце, а потом в другую чашечку, довольно сложно вдруг ошибиться и переложить не камень, но крошечный воробьиный череп, желающей тоже побыть чашечкой. Все, катастрофа. Они ведь обратятся к данным, содержащим настоящего диктатора. А эти данные лежат на кровати и стонут. Не выйдет, не получится.

Лина даже не пыталась со мной об этом говорить – хотя я несколько раз начинала подобный разговор, спрашивая, как технически оформлено обращение реального мира к дубликату.