Смерти подобна

Меня оставили одного в палате, где не было даже телевизора и часов. Я невольно коснулся правого уха, затем левого, но ничего не почувствовал. Ни звуков, ни голосов — последствия блокировки дара. Осторожно опустив босые ступки на холодный пол, вздрогнул от контраста температур и поправил больничную рубашку. Подойдя к окну, понял, почему ничего не слышу: по краям пробегали синие искры. Мои тюремщики опечатали палату звукоизолирующей магией. Интересно, зачем?

На Заячий остров, где располагалась крепость, через реку Неву вели два моста: первый — Иоанновский, а второй — Кронверкский, расположенный немного поодаль. Вид из окна больничного крыла открывался на брусчатку и одноэтажное здание, расположенное во внутреннем дворе. Разглядывая желтые стены, я рассеянно запоминал каждую деталь. Периодически мимо проходили люди: мужчины и женщины в форме. Караул сменился трижды, пока я стоял у окна.

Отсюда не выйти незаметно. Зоркие оборотни, коменданты-волкодлаки, сигнальные магические сферы и бесчисленное количество солдат, марширующих туда-сюда. За осмотром территории я пропустил момент, когда противный писк в ушах внезапно усилился. В голове будто разорвалась бомба, и, со стоном сползая на пол, я зажмурился до цветных кругов и принялся ползти наощупь в сторону столика, дабы найти флакон с каплями. Звук падающего стеклянного бутылька показался просто оглушительным. От невыносимого визга я заорал, закрывая уши, и даже не понял, в какой момент дверь в палату открылась, с грохотом ударяясь об стену.

— А я ему говорил! Говорил, вашество. Не слушал, дурак, надо было капли капать, — от голоса медбрата-домовика захотелось лезть на стену. Меня зажали в тисках, буквально отдирая пальцы от головы. Круглое румяное лицо лекаря замелькало перед глазами.

— Держись, парень, — пробормотал он, едва меня насильно заставили наклонить голову и, удерживая в таком положении, капнули в правое ухо какую-то густую холодную жидкость. Вначале мне показалось, что я оглох, но постепенно зелье обволакивало стенки, и противный писк уменьшался.

— Он в порядке? — Я с трудом выдохнул, позволяя проделать аналогичную процедуру со вторым ухом, и поднял взгляд на Ящинского. У бывшего офицера в глазах промелькнуло беспокойное выражение, но внешне он оставался спокоен. Комната вокруг поплыла, как и мое сознание, а голоса доносились словно издали.

— Стимулирующие настойки способны усилить действие лекарств и спасти от внутренних кровотечений, но вкладыши нужны.

— Хорошо, передам в отчете.

— Я должен выйти, — прохрипел я с трудом, едва мне помогли подняться, укладывая обратно на постель. Руки и ноги не слушались, поэтому двигаться самостоятельно у меня не получилось. Даже языком едва ворочал.

— Ты не можешь сейчас выйти, Вася, — осторожно проговорил Ящинский, кивая кому-то рядом с собой. — Твое состояние нестабильно.

— Кристина… — сорвалось с моих губ имя, и судорога охватила тело, заставляя выгнуться. — Ее время…

— Она в порядке, — ответил Влад, присаживаясь на край кровати и глядя мне в глаза. — Приехала в Санкт-Петербург две недели назад с твоей матерью. Когда все разрешится, вы сможете увидеться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я знаю, он врал. Никто не позволит мне выйти из бастиона, а Кристину не подпустят к тюрьме близко. Две недели — такой огромный срок. Сколько осталось времени? Месяц? Полгода? Пока меня держали в этих стенах, ее жизнь угасала с каждым днем. Хотелось вырваться, только сил почти не осталось.

— Если она умрет… — прохрипел я, погружаясь в темноту и не слыша ответа Ящинского.

Тюремный коридор в карцере бастиона навевал тоску. Закрытые наглухо двери одиночных камер скрывали за собой живых людей, имена которых никто и никогда не узнает. В базе данных всем арестантам присваивался только номер, по нему и отслеживали выбытие и прибытие. Мы шагали вперед: я чуть поодаль, а Владислав впереди. Каждый раз, оглядываясь на суровые лица охранников, хотелось то одернуть военный мундир, то поправить маленькие вкладыши-наушники. Я никак не мог к ним привыкнуть. Хотя, признаться, с ними слух стал острее и четче.

— Среди охраны много сиринов, — рассеяно ответил я, с удивлением поворачивая голову. Большие птицы с женскими головами бдели за каждым нашим шагом. Казалось, поверни не туда, она распахнет крылья и начнет петь свою зачаровывающую песню.

— Птицы-сирин отлично успокаивают беглецов, — махнул рукой Ящинский, — никому не удалось выйти из этих стен без помилования исключительно благодаря им.

— Прямо вдохновляет, — буркнул я, стараясь не думать о вечном заточении.

Меня продержали в палате еще две недели. Сколько я ни пытался узнать о Кристине или других людях из Урюпинска, никто не собирался мне отвечать. Лишь спустя неделю Влад соизволил сказать, что город почти восстановился после нападения Максима Волконского и живет своей жизнью.

— А Олег? — выдохнул я, боясь услышать ответ.

— Восстанавливается в цыганском таборе. Кажется, там у него лечение протекает быстрее, — хмыкнул Ящинский.