Смерти смотрели в лицо

Оберштурмфюрер поймал себя на мысли, что маленькое философское отступление успокоило его, и теперь он может сесть в кресло, нормально разговаривать и давать разумные приказы. О, в борьбе противопоказаны поспешность и необдуманные ходы. Да еще с таким противником, как русские. Кто бы мог подумать, что глиняный колосс обретет стальные ноги и железное сердце.

— Итак, господа, сбор информации,— сказал обычным чуть хрипловатым голосом Граф.— По всем каналам! Даже кажущийся пустяк брать на заметку, анализировать, сопоставлять. Успех приводит к беспечности любого противника — и сильного, и слабого. Значит, работа с агентурой. Всех поставьте на ноги, пусть несут каждое услышанное слово, каждую фразу. А затем — слежка, тайная, тщательная и внимательная. Не торопитесь, чтобы не вспугнуть. Выявлять до последнего человека. Иначе одного схватим, а остальные уйдут. Желаю успеха, господа. Хайль Гитлер!

Все вскочили, раздалось нестройное:

— Хайль Гитлер...

После совещания Ортынский зашел в кабинет к Чеклуеву. Тот, стоя спиной к двери, размахивал перед Слезовским руками и говорил, что разогнал бы половину агентов.

— Этот старый бездельник Гвоздик живет только для себя,— горячился Чеклуев.— На спекуляции зарабатывает каждый месяц до пятидесяти тысяч. Завел притон, пьянствует с девками, нигде не работает. Везет же дураку...

— И кто бы говорил? — перебил побледневший Ортынский. Следователь повернулся к нему.— Один мой дурной Гвоздик делает в десять раз больше, чем вы. Сами вы ни черта не стоите!

Леонид Гвоздик доносил Ортынскому о каждой мелочи не только на обывателей, но и на работников полиции. Притон, который он негласно содержал на Седьмой линии, давал ему и доход, и возможность выуживать информацию для СД. Там же Ортынский принимал своих агентов.

Руководитель четвертого отдела требовал от сотрудников заводить надежных осведомителей. Среди его личных агентов числилась, например, Лиля Бошкатова, женщина лет тридцати, с побитым оспой лицом. Перешла к Ортынскому от Шильникова, иногда ее принимал Граф. С февраля сорок третьего года по заданию СД Бошкатова стала работать переводчицей в концлагере на Стандарте.

Слезовский знал эту антипатичную, вечно намазанную и почему-то преуспевающую женщину. Были ли у нее крупные дела, неизвестно, однако на мелких и унизительных, как считал Михаил Иванович, руку она набила. Помнит, как Бошкатова, чуть не захлебываясь, докладывала о матери и дочери с Садового проспекта, спрятавших у себя на квартире одежду немецких солдат. Слезовский представил ее довольное лицо, жеманную улыбку, и ему сделалось не по себе.

Дело идет к развязке. Немцы теряют былую спесь и мощь, а советская страна, которую руководители рейха успели десятки раз похоронить, живет и так потрепала войска фюрера, что тем, пожалуй, теперь не до новых наступлений. «Нужно что-то предпринять,— подумал Слезовский.— Что-то сделать для своей реабилитации... Мария поможет мне. Я теперь знаю, кто ее муж».

Он после встречи со Шведовой навел справки о ней.

Видимо, просьба Марии найти арестованных была не случайной. А тут Щербаков проговорился: СД ищет крупного партизана, жена которого живет на Смолянке.

Михаил Иванович почти ежедневно слышал о советских разведчиках, парашютистах и диверсантах, просачивающихся в немецкий тыл, знал о диверсиях подпольщиков, имел сведения о том, что фашистская контрразведка вербует агентов в концлагерях, среди следователей СД и переводчиков для заброски в русский тыл. Все это привело его к мысли как можно скорее связаться с подпольем, оказать ему помощь. Первый шаг он уже сделал — выполнил просьбу Марии, и нужные люди оказались на свободе.

Он хотел немедленно разыскать Марию Анатольевну и пришел на Смолянку. В нерешительности остановился в дверях.

— Чего же ты стоишь на пороге? — спросила Шведова.— Проходи, садись... Я на минутку оставлю тебя.

Отправила свекровь с ребятами на улицу и, возвратясь, заговорила снова:

— Я еще не успела поблагодарить тебя за услугу. Извини, живем, сам знаешь как. Но в долгу мы не останемся.

— Зачем ты меня обижаешь? Неужели я пришел за этим? Не думай, что я так низко пал.

— Хотелось бы не думать. А сюда ты пришел напрасно...

— Но что я могу поделать с собой? — перебил Слезовский.— Мария, давай уедем отсюда. Все бросим и уедем. Будем жить спокойно вдали от этой страшной правды. У меня есть деньги. Заберем твоих детей. Я ведь люблю тебя.

— Если ты искренен, Михаил...

— Ты по-прежнему не веришь мне!

— Я хочу верить, потому и слушаю тебя,— ответила Мария Анатольевна и посмотрела ему в глаза.— Если ты искренен, то и я откровенно скажу тебе. Я не люблю тебя. Подумай сам, какое у нас будет семейное счастье? И еще: куда же мы сможем уехать или уйти от всенарод-ного горя? Где тот уголок, который ты мне предлагаешь? Вся земля обливается кровью и слезами. И последнее. Я дождусь своего мужа и готова терпеть любые муки, потому что люблю его и потому что у нас общие дети.