Смерти смотрели в лицо

Антонина Георгиевна продолжала печатать листовки. Связные приносили ей написанные от руки тексты. В сводках информбюро все чаще мелькали знакомые названия донецких городов и станций.

— Подходят наши, подходят,— говорил Александр Антонович.

Вечерами они подолгу сидели молча. В неверном свете коптилки лихорадочно блестели запавшие глаза. Глубокие тени лежали на желтом осунувшемся лице. В эти минуты командир был мысленно со своими това-рищами, с женою, о которых доходили очень скупые сведения.

Их пытали, но они по-прежнему ничего не говорили на допросах. Требовали очной ставки со Шведовым. Им же подсовывали Новикова, утверждая, что их руководитель отпущен и вылавливает участников подполья. Однако после побега Шведова, то есть с 20 августа, никто в тюрьму не поступал. Более того, людей, которых знал только Шведов, вообще не схватили.

Но при зверских пытках арестованным было не до анализа фактов. Иванова после побоев и потери дочери лишилась рассудка. Чибисов и Колесникова, больные туберкулезом, задыхались от нехватки воздуха... Другие держались до последнего.

Показания против женщин Новиков давал неопределенные, его самого замордовали очными ставками и постоянными угрозами. О Марии Анатольевне он стал говорить, что она не видела мужа с сорок второго года и о его подпольной работе не осведомлена.

— Брущенко — племянница Цуркановой,—сказал он.— Только читала речь Сталина на октябрьском параде сорок первого года.

— Мне ее дал сам Новиков,— ответила Татьяна. Стоявший возле Новикова Потёмин стал провоцировать его:

— Ты скажи, что она все же знает партизан,— прошептал он.

Новиков посмотрел на него слепыми глазами и, растягивая слова, сказал:

— Нет, не знает.

Марию Кузнецову он совсем не знал, а только слыхал фамилию от Шведова. Но немцам было не до детального разбора дела. Обстановка в городе накалялась, советские войска все ближе подходили к Сталине

Майснер приказал последний раз провести допрос. Наиболее активных и вероятных участников подполья расстрелять, остальных отправить в концлагеря Германии. Брандт считал, что смертный приговор должен быть вынесен Алексею Борисову, Соне Ивановой, Ирине Чистяковой, Ирине Колесниковой, Антону Дорон-цову, Евгению Качуре, Павлу Сбежневу, Леониду Чибисову, Лидии Матвиенко, Николаю Мельникову, Тимофею Оленчуку, Владимиру Смоленко, Василию Шенцову, Борису Андрееву.

Старик Петр Матвиенко, Емельян Гринько и Мария Кузнецова предъявленные обвинения отрицали, Новиков подтвердить их участие в подпольной борьбе не мог. Брандт склонялся к тому, чтобы их отпустить. Константина Беленко, Марию Шведову, Ивана Нестеренко, Татьяну Брущенко освободить не собирался, но и для расстрела не было достаточных оснований. Предполагал отправить их в Германию.

На последний допрос Брандт взял Нестеренко. Прочитал протокол и обнаружил, что у Нестеренко не было очной ставки с Новиковым.

Ивана Николаевича повели на самый верх здания ГФП. В чердачной комнате вместо потолка — перекрытия крыши. В углу на стуле с куском хлеба в руках сидел Новиков. Нестеренко не подал вида, что знает его. Брандт приказал переводчику допросить арестованного. Зная русский язык, он хотел со стороны понаблюдать за ними. Переводчик спросил подпольщика, показывая на предателя:

— Знаете его?

— Нет, не знаю.

— Ну, зачем вы так? — вдруг заканючил Новиков,— Уже всё, нас разоблачили.

Ивана Николаевича будто подтолкнули сзади. Избитый, но не потерявший силу духа, он рванулся к предателю и гневно спросил:

— Кого разоблачили? Я тебя знать не знаю. Что ты плетешь?

— Как же? — неуверенно проговорил тот.

— Сволочь ты! Паразит! Наговариваешь на незнакомого человека!

Нестеренко так искренне возмущался, что Брандт поверил ему, подошел к Новикову и дал оплеуху. У того вылетел из рук хлеб, и он заговорил, чуть не плача:

— Ну, я не знаю... Не знаю.

Ивана Николаевича повели вниз. В коридоре он столкнулся с Борисовым, которого только вывели из следственной комнаты. Переводчик, показывая на Нестеренко, спросил Алексея Ивановича:

— Этого знаешь?

— Нет,— резко ответил подпольщик и отвернулся.

Нестеренко приказали следовать за солдатом. Привели в подвальную комнату. В ней ничего не было, кроме веревки, перекинутой через крючок в потолке. Следователь взмахнул рукой, солдаты набросились на Ивана Николаевича, свалили на пол, скрутили руки и ноги и привязали веревку. Брандт схватился за второй конец и стал тянуть веревку. У Нестеренко потемнело в глазах. Переводчик с размаху ударил его ногой в поясницу. Адская боль пронизала позвоночник. Как сквозь вату, подпольщик услыхал:

— Будешь висеть тридцать минут... Признавайся — ты партизан?

Нестеренко молчал. Вскоре он потерял сознание и пришел в себя только в тюрьме.

В тот же день в камеру, где сидели Борисов, Чибисов, Беленко и их товарищи, привели Новикова. Осунувшийся, как затравленный зверь, он забился в угол. На предателя бросился Алексей Иванович. Схватил за горло и стал душить. Друзья еле оттащили его:

— Из-за идиота раньше времени укоротят жизнь.

Утром отошедший от гнева Борисов кинул Новикову хлеба. —На, жри,— сказал он.— Хотя ты и сволочь.