Смерти смотрели в лицо

Максимов снова спустился на землю и направился ко второму локомотиву. В темноте слышались стони покалеченных солдат, виднелись силуэты нагроможденных вагонов. В будке второго паровоза все оказались живы. Карпов слезно упрекнул Степана:

— Не послушал меня... Расстреляют нас.

— Не скигли,— глубоко дыша, проговорил Максимов.— Лучше запомни: мы ехали со скоростью двадцати пять — тридцать километров. А вагоны нас подпирали. Мы солдаты, нам дали приказ — мы и поехали.

Он взял за локоть немца и вывел пальцем на котле цифры 25 — 30. Надзиратель сразу понял, о чем идея речь. Помощник также согласился с Максимовым, пообещал показать на допросе эту скорость.

Степан выбрался из будки и направился к своему паровозу.

Наступил серый рассвет. Бежать со станции бессмысленно. Схватят и тогда наверняка предъявят обвинение в диверсии. Медленно побрел к своему локомотиву. Мухамедхан на месте, немец — ни жив, ни мертв, офицер куда-то ушел... Вскоре со станции Ханжонково прибыл кран. Появились начальник станции и рабочие. Прицепили к тендеру трос, приказали Максимову растаскивать вагоны в стороны, чтобы освободить колею.

Ночью невозможно было представить размеры крушения. Вагоны, разогнавшись на крутом уклоне, полезли на засевший паровоз в четыре яруса. Переворачиваясь, как игрушечные, летели вниз, превращая в месиво все живое, что было в них... Приехали санитарные машины, забрали немногих раненых. Трупы складывали на узкой обочине у колеи, один к одному. Максимов увидел их, и к сердцу подкрался страх. Но тут же он взял себя в руки. Есть маленькая надежда, что все обойдется для него благополучно. Он ехал не один. А если смерть, то она оплачена жизнью десятков врагов.

Появились гестаповцы, приказали всем сойти на землю. Под автоматами арестованных повели к грузовой машине, посадили в кузов и повезли в Макеевку.

 4

Вслед за Принцевским из похода по районам области возвратился Батула. Его, изможденного и заросшего, трудно было узнать. Зять предложил бритву.

— Придется оставить бороду,— ответил Петр Федотович.— Для конспирации... Ну что же ты разведал? — спросил он.— Что немцы успели натворить? Колхозы распустили?

— Вроде бы нет.

— Видишь, даже фашисты признают их силу. Но у них другая цель. Чтобы сообща обработали землю, засеяли и убрали. Потом весь хлебушек — тю-тю в Германию.

— Грабят и тащат, как суслики, в свою проклятую нору,— сказал в сердцах Принцевский,— Что им наши люди?

— А вот в Ивановке и Валерьяновке сход собирали, агитацию вели. Мол, мы освобождаем вас от большевистских колхозов. Земля ваша; кто обрабатывает, тот и пользуется ею. Разделили колхозников на девятки, дали по паре лошадей. Экспериментируют, что ли? В других селах, где я бывал, землю делить не разрешают. Понимают, стервецы, что забирать хлеб легче у всех, нежели у каждого крестьянина отдельно.

— Так и ты побывал в селе?..

— И по городам ходил. Шахты-то стоят,— озорно сказал Батула.— Видимо, и немцы понимают, что их не! восстановить. Где возможно, вытаскивают на поверхность железо, оборудование. Собираются в Германию отправлять. Но этому нужно помешать.— Батула не договорил, встал из-за стола.— Спасибо, сестра, за ужин.

— Боже, за воду еще спасибо,— отозвалась Александра Федотовна.— Разве мужику такую похлебку подавать?

— Ничего, Саша, злее будем. Да и заслужить надо. Ну, ладно, я пойду в персональный угол. Что-то спину ломит.

— Лег бы по-человечески на кровать, согрелся. Не мальчишка ведь.

— Не искушай меня без нужды,— улыбнулся Петр Федотович.— Хороший романс. А в облаву попадешь, на то запоешь. Уж лучше в персональный.

На следующий день он разговаривал с Валентиной Босяновой и Татьяной Брущенко — племянницей Цуркановой. Предложил им идти через фронт. Вручил листок бумаги и велел выучить запись: на территориии механического завода размещены склады боеприпасов и горючего, в Авдеевском тупике станции Сталино — вагоны с вооружением, снарядами, авиабомбами.

— Пойдете в сторону Енакиево,— сказал он.— Справа от города — пересеченная местность, можно перейти передовую. Будете искать Шумко или Цуцина из обкома партии. Доложите о группе, скажите, что как воздух нужен радист.

Связные покинули город на заре в злую февральскую пургу...

К Принцевскому стали приходить знакомые и незнакомые женщины. Приносили кастрюли, чайники, миски, просили запаять, вставить дно, приделать ручку. Машинист брал утварь не у всех.

— Материалу нету,— говорил он.— Паять нечем.

В поисках старой жестяной посуды Михаил Лукьянович как-то забрел на азотный завод. Пролез через дырку в заборе и увидел огромную кучу каустической соды, припорошенную снегом. Положил несколько кусков в кошелку, заровнял выбранное место и поспешил домой. Нагрел воду и бросил в нее серый ком. Вода стала едкой, легко испарилась. Принцевский позвал Батулу и, протянув кусочек каустика, сказал:

— Вот она — смерть для паровозов.

— Как — смерть?

— Обыкновенная. Брось в тендер с водой каустика больше нормы, и через сутки паровоз потечет, как решето, если на дымогарных трубах накипь. Каустик — ядовитый черт. Понял?