Обрадованность моя и была оттого, что ты, вольно или невольно, открыл некие черты объективности, объективности-вне-нас, потому что я не помню, что пишет АВТОР, а стало быть, и оценить, то есть ПРОЯВЛЯТЬ дальше не могу Читаю иногда сам, что написал АВТОР, очень смеюсь, потому что мне это кажется предельно веселой книгой, но не более того, и потому, мой дорогой дружочек, огромное тебе спасибо, тем более огромное, что мне кажется, что ты любишь меня.
Здесь в Тарусе боязливо хорошо мне, Лариса Данилина оберегает меня, дай бог ей многого счастья. Рядом пахнет тоской мокрое кладбище, а дальше белая тоска берез, а там уж и бесконечность поля; вечерами мы собираемся для экзистенциальных пересуд, слушаем радио, пьем чаи.
Глава четвертая
Она смотрела на свой живот
Мария спала, и голубая жилка в ямке на предплечье ткала свою незащищенную непрерывность, а Иосиф все время ждал и знал, что вот он сейчас бросит весло, которым сделал яму на песке для Хаи, и пойдет положить на эту тайну Марии свою ладонь. Он знал, что это будет, потому не торопился, как не торопились одна и вторая змея, которые ждали долго, а час или два уж не срок был им, как не торопился лежащий рядом Хаи в вырытую яму, чего ж торопиться, чего заботиться, яма есть, хорошая яма, просторная, вырытая хорошим человеком Иосифом, веслом, которое много перерыло воды, а теперь вот роет песок. Как Хаи знал, что вот тут слева есть его хорошая яма, и не надо часто смотреть, есть она все еще или уже нет, так и Иосиф знал, что вот там у огня лежит его Мария, спит у огня, который развел Иосиф из хорошего крепкого дерева, которое он выловил для дома в самом Иордане, спит, потому что устала, наплакалась, замерзла, а огонь отобрал у нее холод и воду слез, согрел ее и просушил, и она стала счастливой и уснула, и ниточка ее жизни ровно себе стучит там на шее. Вначале все эти мысли были у Иосифа где-то внутри и грели ему кровь, которая течет в нем туда и сюда, как ей надо, грели кровь и жилы Иосифа, натягивали их крутым молчащим луком, из которого он в детстве бил козлов, рождали запах и пьянь, и неудобство в паху, которое поднималось мужским желанием, добрым и строгим, но требующим разрешения в споре, и Иосиф знал, что все будет в порядке, вот сейчас он укроет мертвых верблюда и змей, немного поработает, а потом разбудит Марию, и они сделают это, здесь на песке, а потом он повезет ее в лодке, и где-нибудь у Вифлеема они сделают это еще раз, о, ему этого очень хочется, он с ней будет делать это часто, нежно и часто. Как-нибудь все уладится, кидало его весло песок, все будет правильно, не может быть, чтобы что-то не удалось, этого просто не может быть между ними, иначе зачем быть такой удаче, что он не поплыл домой к празднику, а остался вот здесь, и увидел, как все было у нее с верблюдом и змеями, и как верблюд позвал его. Он глянул, там ли еще ее жилка на шее, бьется ли, ждет ли его ладонь. Она была на месте, и Иосиф очень захотел подойти и подержать немного на ней свои пальцы, особенно вот этот, уродец, который ему откусила рыба, когда он плавал маленьким в реке. Он подошел, сел спиной к огню и осторожно положил уродца на жилку, очень осторожно, так осторожно, как только мог. Жилка на время притихла, видимо, испугалась, и он сразу убрал руку, а потом все-таки положил опять, потому что очень захотелось, и он сделал это, ведь это была его Мария и его жилка, и его уродец, как-нибудь разберутся в своем доме, чего там, все свои. Жилка постучала уродцу немного в дверь, а потом вошла своим туком и стала биться уже внутри, отчего и уродцу, и Иосифу сделалось удивительно смешно, и они рассмеялись; а потом Иосиф пошел к Хаи и стал его двигать веслом к яме, и пока все было внутри Иосифа по-прежнему, даже лучше прежнего, потому что жилка сказала уродцу, что все у них будет хорошо, нежно и весело, вот построит дом Иосиф, и Мария станет там хозяйкой, и будут дети, много детей, потому что Иосифу никогда не надоест делать это с Марией. Он рассмеялся опять, и сбросил Хаи в яму. Потом опять пошел и немного подержал руку на шее Марии, чтобы потом уже засыпать Хаи и разбудить ее.