Смертная чаша весов

Прошел день, потом другой и третий… Лихорадка у Роберта прошла. Он начал есть как обычно и получать удовольствие от еды. Раны его быстро заживали. Каждый раз, меняя бинты, Эстер с удовлетворением отмечала, как хорошо они рубцуются. Отеки и кровоподтеки почти исчезли. Но молодой человек по-прежнему ничего не ощущал в ногах, и их движение не восстанавливалось.

Бернд каждый вечер навещал сына, сидел около его постели и говорил с ним. Естественно, Лэттерли при этом уходила из комнаты больного, но она знала из случайных замечаний и отношения ко всему Роберта после ухода отца, что барон все еще — по крайней мере внешне — уверен в излечении сына. Он думал, что надо просто ждать, что больному необходимо дать время окрепнуть. Барон знал много случаев, когда человек совершенно выздоравливал только несколько месяцев спустя после болезни.

Дагмара вела себя подобным же образом, но, уходя от Роберта и оставаясь наедине с Эстер на лестничной площадке, не скрывала своего беспокойства.

— По-видимому, ему совсем не становится лучше, — сказала она, пытаясь сдерживаться, на четвертый день после их с Лэттерли обсуждения германской политики. Глаза у нее потемнели, а тело в платье из тонкой шерсти с отложным белым воротничком напряглось от волнения. — Может быть, я нетерпелива и слишком тороплю события? Я думала, что сейчас он уже должен бы двигать ногами. А он все лежит неподвижно. И я не смею даже спросить его, о чем он думает, лежа вот так.

Ей отчаянно хотелось, чтобы сиделка уверила ее в обратном, она жаждала услышать слово ободрения, которое рассеяло бы ее страхи хотя бы на время.

А что лучше и что хуже — сказать правду или солгать в таком случае? Этого медсестра не знала. Ведь вера и надежда на лучшее всегда имеют значение, а в будущем они должны иметь значение еще большее?

— Наверное, вам не надо ни о чем спрашивать, — ответила Эстер. Она уже повидала многих мужчин, которым угрожало пожизненное увечье и потеря конечностей, уродство лица или тела. — Есть такие трудности, которые никому не под силу облегчить. Остается в таких случаях лишь стоять в стороне и ждать, пока не потребуется твоя помощь или не надо будет облегчить боль. Это время придет, рано или поздно. Он сам обо всем скажет, когда будет готов к этому. Возможно, его немного развеет чье-нибудь посещение. Кажется, леди Калландра упоминала о мисс Виктории Стэнхоуп, которая сама пострадала и могла бы ободрить… — Девушка осеклась, не зная, как закончить фразу.

Дагмара была явно неприятно поражена услышанным и уже хотела отвергнуть это предложение, но ее собеседница продолжила:

— Помощь может оказать кто-то не очень близкий, не слишком явно высказывающий тревогу.

— Да, — согласилась баронесса с проблеском надежды. — Да, возможно, ей это удастся. Я его спрошу.

* * *

На следующий день Виктория Стэнхоуп, все еще худая, бледная и двигающаяся с известным трудом и весьма неловко, пришла к Эстер, и та снова представила ее Роберту…

Дагмара сомневалась, прилично ли молодой незамужней женщине посещать молодого человека, даже находящегося в подобных обстоятельствах, но переменила мнение, увидев Викторию и заметив ее застенчивость и явную физическую ущербность, а помимо всего прочего еще и оглядев ее платье, которое кричало об отсутствии средств и солидного общественного положения. То, что говорила эта девушка умно и с чувством собственного достоинства, напротив, располагало в ее пользу. Фамилия Стэнхоуп была знакома баронессе Олленхайм, вот только она не могла вспомнить, почему и в какой связи.

Вскоре Виктория уже стояла с Эстер на лестничной площадке. Теперь, когда наступил момент свидания, мужество изменило ей.

— Я не в силах войти к нему, — прошептала мисс Стэнхоуп. — Что я могу ему сказать? Он меня и не вспомнит, а если вспомнит, то лишь потому, что я резко с ним обошлась. Что ж, как бы то ни было… — Она глубоко вздохнула и повернула побелевшее лицо к Эстер. — Как быть с моей семьей? Он вспомнит, что произошло, и не захочет иметь со мной никаких дел. Я не могу…

— Положение вашей семьи не имеет никакого отношения к вам, — ласково ответила Лэттерли и коснулась руки Виктории.

— Роберт — слишком справедливый человек, чтобы осуждать вас за это. Идите и думайте о его потребностях, а не о себе, и обещаю, вам не о чем будет потом сожалеть.

Медсестра сразу же поняла, насколько смело такое утверждение, однако Виктория улыбнулась и не пошла на попятный.

Она опять глубоко вздохнула и затем постучала в дверь.

— Можно войти?

Роберт посмотрел на нее с интересом, когда она заглянула в комнату. Эстер, естественно, подготовила его к этому посещению и удивилась, как ясно он помнил короткую встречу с Викторией в прошлом году.

— Пожалуйста, войдите, мисс Стэнхоуп, — сказал он, чуть-чуть улыбаясь. — Прошу прощения за столь неказистое гостеприимство, которое я могу вам оказать, но сейчас я не в лучшей форме. Пожалуйста, садитесь. Вот сюда, — и он указал на кресло около кровати, — оно очень удобное.