Смертная чаша весов

— Не знаю, — ответила она наконец. — Я не раз об этом думала. В таких вещах надо быть очень осмотрительными. Сначала я была непримиримо настроена против объединения, желая сохранения нашего суверенного естества. — Прямо взглянув на Эстер, баронесса закусила губу, словно опасалась рассмеяться при воспоминании о такой глупости. — Наверное, с вашей, английской точки зрения, это неумно, тем более что ваша страна — сердце величайшей империи в мире, но для меня это многое значило.

— Но это вовсе не глупо! — искренне возразила медсестра. — Знать, кто ты и что ты, — условие счастья.

Внезапно она с болью подумала о Монке, потому что три года назад с ним произошел несчастный случай: он был ранен и совершенно потерял память. Несчастный не узнавал в зеркале самого себя. Мисс Лэттерли имела возможность наблюдать, как он болезненно переживал, когда в его сознании всплывали обрывки прошлого или когда какое-то событие заставляло его думать и гадать, кто он и что он. Даже сейчас Уильям помнил только фрагменты из прошлого, причем разрозненные. Не все воспоминания были приятны, и некоторые из них нелегко было принять, но основная их масса таилась за пределами сознания, и он не мог обрести их, а спрашивать, что было, тех, кто мог это знать, ему было мучительно. Слишком много среди них было его врагов, соперников или просто тех, с кем он работал, но на кого не обращал тогда внимания.

— Знать свои собственные корни — большой подарок судьбы, — вслух сказала Эстер. — И если их по собственному желанию вырвать, можно заполучить смертельную рану.

— Но ранит также и непризнание того факта, что жизнь меняется, — задумчиво ответила Дагмара. — И если мы будем выступать против объединения, хотя другие государства, по-видимому, стремятся к этому, это может привести нас к изоляции от мира. Или, что гораздо хуже, спровоцировать войну. Тогда нас могут проглотить без нашего на то согласия.

— Неужели? — Сиделка взяла у хозяйки худую наволочку и положила ее в отдельную стопку.

— О да. — Олленхайм взяла простыню. — И гораздо лучше стать частью объединенной большой Германии, чем быть завоеванной, как прусская провинция. Если б вы знали хоть что-нибудь о прусских политиках, то думали бы так же, как я, поверьте. В душе король Пруссии — неплохой человек, но даже он не может держать в узде армию или бюрократов с землевладельцами. Именно на этой почве происходили революции сорок восьмого года в других странах. Некий средний класс стремится получить права, некоторую свободу — печати и литературы, — а еще, более широкое избирательное право.

— В Пруссии или в вашей стране?

— Да, в сущности, повсюду. — Дагмара пожала плечами. — В тот год почти во всей Европе прошли революции, и только Франция как будто выиграла на этом. Но Пруссия, уж конечно, нет.

— И вы думаете, что, если вы попытаетесь отстоять свою независимость, может вспыхнуть война?

Эстер ужаснулась при одной только мысли об этом. Она слишком близко была знакома с реальностями войны — изуродованные тела на полях сражений, физические страдания, увечья и смерть… Для нее война являлась не отвлеченной политической идеей, а бесконечной и все увеличивающейся мукой, измождением, страхом, летним зноем и зимним холодом, иногда кончающимся смертью. Ни один здравомыслящий человек, кто хоть раз видел войну, не захочет ее опять, если только ему не угрожает оккупация и рабство.

— Да, война возможна, — донесся до девушки, словно издали, ответ Дагмары, хотя она стояла в шаге от нее в коридоре, выходившем на залитую солнцем лестничную площадку. Мысленно Эстер сейчас бродила очень далеко. Она снова видела себя в кишащем крысами госпитале, рассаднике всяческих болезней, в Скутари, и в кровавой бойне на Балканах и в Севастополе.

— Многие люди делают деньги на войне, — мрачно продолжала баронесса, забыв о простынях. — Они видят в ней прежде всего возможность нажиться на продаже оружия и амуниции, лошадей, солдатских рационов, военного обмундирования и тому подобного.

Эстер невольно прищурилась. Навлекать ужасы войны на любой народ, только чтобы нажить на этом капитал, — это казалось ей самым отъявленным пороком и проявлением низости.

Дагмара ощупала край простыни, рассеянно водя пальцем по вышитым цветам и монограмме.

— И не дай боже, чтобы дело дошло до войны, — сказала она. — Фридрих выступал за независимость, даже если придется воевать за нее, но я не знаю, кто еще так думал и кто мог бы возглавить нас в борьбе. Как бы то ни было, теперь это уже не важно. Фридрих мертв, да он и не вернулся бы без Гизелы. По всей вероятности, герцогиня не позволила бы ему вернуться с нею, чего бы это ни стоило.

Теперь Эстер просто вынуждена была спросить:

— А он мог бы вернуться один, если б это было необходимо для спасения страны и ее независимости?

Хозяйка дома пристально поглядела на медсестру, и внезапно лицо ее стало замкнутым и жестоким, а взгляд — отчужденным.

— Не знаю. Я привыкла думать, что не вернулся бы… но теперь не знаю, — призналась она.

* * *