Смертная чаша

– Хлеб-соль, гостюшка!

– Благодаренье Богу, – ответствовал Гневаш Заяц, пожирая глазами этакое обилие.

Два дня всего минуло после пожарного разорения, а уже, видишь ты, навезли в Москву харчей торговые люди…

– Огурчики ростовские, пряные, у жены тако хороши, ангел бы не погребовал, – хвастался Третьяк Тетерин. – А медки – ну прямо Божье раденье: вот, к тебе поближе, черемисский, простой, но духовитый, вон красный медок смородинный, а тут у меня под носом – белый, с мушкатом. Попробуй, яко в раю, на перине небесной, окажесся, обратно на землю не запросисся.

Они сотворили молитовку и попробовали того и сего. Хозяин нахваливал супругу, даром Господним ее называя:

– Истинное чудо моя жена! Нравом тиха, яко трава луговая, покладиста и к домовым делам прилежна. Еще… – Тетерин замялся, – еще… не ведаю, как сказать… хорошая. Да, хорошая она. Лад у нас с ней. Ты отчего ж бобылюешь? Или есть кто?

Гневаш Заяц поморщился:

– Теперя не ко времени. Как только кабалу сниму, так приищу себе… и хозяйствишко заведу… – Он окинул тетеринское жилище сожалительным взглядом щепки, несомой по реке мимо знатного посада. Вон, мол, у людей как, мне бы того ж, да пока не гож.

– За дом твой давай, Третьячище!

– А давай, друг мой и брат!

А потом у них пошло за то, чтоб кабала зайцевская живее с него снялась, а потом вспомнили, что по порядку и обычаю надо б за великого государя, и за великого государя тоже пошло хорошо.

– Марфа! – вскричал вдруг хозяин дома. – Подай-ка нам чарочки для нарочитых гостей с медком крепким, что с гвоздникою, да с коричкою, да с этим… с кишнецом? с кишнецом… каковой у тебя ко праздничным ко случаям заготовлен.

Из-за двери послышался легкий шум.

– Марфа! Вот еще что: обрядись во платье кобедничное, что я тебе на Рожество подарил.

– Ой… – пришло откуда-нито из нутра дома.

Хозяйка вышла к гостю в синей суконной понёве, шитой серебром «в ягодку», и белой шелковой верхнице с долгими рукавами, собранными в складки.

Волосы цвета молодой соломы укрывал мягкий повойник с травными узорами, туго примотанный к голове белым убрусом. Лишь одна шалая прядка выбивалась.

Цветом кожи Марфа Тетерина была точь-в-точь мякоть пшеничного хлеба: желтее молока, белее масла. Пахла вешней травой молодою. Высокая, мужу своему росточком едва ли не ровня, она передвигалась чуть сутулясь, но с таковой плавностию, яко ходят облаки по небу. Брови светлы, светлее листа осеннего. Щеки и шея усыпаны веснушками. Дородна, лунолика и сероока.

Скромность и душевный покой делали Марфу Тетерину нестерпимо притягательной.

Гневаш Заяц принял из ее рук серебряную чарочку и глотнул, не чуя вкуса. Вот кто лебедь белая! Не жена – диво и мечтанье, всем прочим супругам живой образец…

Едва взгляд отвел.

– А? Хороша?

– Кто? Что? – не понял Гневаш Заяц.

– Да коричная затея же! С этим… с кишнецом.

– А… Ну… да… С тонкостью соделано.

– Какова у меня жена! Эвона! Ко всему – еще и по медам да травам мастерица. Вот что я тебе скажу: ничего мне для друга не жалко! А поцалуй ее! Легонечко.

– Статочное ли дело… да можно ль… – растерялся гость.

– Коли я говорю, значит, можно! Токмо руками не приобнимай её ничуть. Разожжётеся!

Жена опустила очи долу и сказала, не глядя на супруга:

– Не токмо объятие напрасной пылкостию полнит…

Третьяк построжел:

– Ты как будто перечишь мне? Давай же! От удумала…

– Ванюша, смотники повсюду разнесут… Студно мне.

Третьяк сдвинул брови.

Вздохнув тяжко, Марфа Тетерина подошла ко Гневашу Зайцу, закрыла глаза, сложила губы куриной гузкой и потянулась к мужнину товарищу. Тот осторожно прикоснулся устами ко устам.

Оба смутились, покраснели и отвернулись друг от друга.

– А теперя ко мне иди! – велел Третьяк.

И жена, даром что рослая и не тощенькая, сей же миг у супруга щекою на груди оказалась, словно бы маленькая пичуга крылышками взмахнула да и перелетела с ветки на ветку. Он уж ее обнял так обнял, да еще на руки воздел, подбросил раз в воздух, другой, третий, легко улавливая в зыбку могучих рук. Носом об нос ее потерся и отпустил:

– Теперь ступай. Мы тут поговорим еще.

Мигом исчезла Третьякова супруга, яко бесплотное видение, токмо дверь за нею – хлоп!

– Давай-ка, брат, еще по чарочке… Что у нас тут еще на столе осталось?

На столе оставались бражка и мед крепкий из черемисского разнотравья. Удальцом пошла одна чарочка, молодцом – вторая, ленивцем – третья. Третьяк научил гостя старинной песне про то, како князь Димитрей Иванович за Дон ходил, а тот попробовал научить хозяина стрелецкой новой песне про то, како три сына седого стрелецкого головы жен себе искали, но тот худо слова запоминал, а что и взял в голову, то всё перевирал. Потом вместе спели грустную песню о том, како черный ворон над костьми казачьими летал.

Вдруг сказал Тетерин: