Смертник восточного фронта. 1945. Агония III рейха

Каждое утро строимся на перекличку. Затем группами некоторых заключенных уводят на дневную работу — внутри лагеря, на фермах или еще где-нибудь за территорией. Вечером снова перекличка. Затем обход комнат, количество человек записывают, и двери барака запирают на ночь. Ночью патрули подают друг другу сигналы, стреляя в воздух.

У нас в госпитале особые привилегии, за нами почти не следят. Мы даже можем рассчитывать на дополнительное питание, и нередко польские пациенты, которым нравится такое обращение, оплачивают услуги горстью табака; в общем, мы неплохо живем.

Часто заходит командир — все зовут его «штурмовик», потому что он особенно гордится своим кинжалом, какие были на вооружении в штурмовых отрядах, с которым никогда не расстается. Когда он трезв, что случалось с ним, он охотно беседовал со мной, вспоминая времена, проведенные в немецкой армии⁸⁴. Я очень рад таким моментам и его благосклонности и, пользуясь случаем, готов замолвить словечко за провинившихся товарищей.

У него была одна неприятная привычка: переселять пленных из одного барака в другой, причем независимо от времени суток. Кроме этого, еще одно любимое развлечение — наблюдать, как один человек, или целая группа, бегают кругами по двору, пока не упадут. Или заставить заключенных прыгать: руки за голову и на корточках. Тоже до упаду. И все это без какого бы то ни было рукоприкладства.

Однажды двое солдат пытались бежать из лагеря; им не повезло, их поймали, зверски избили, только благодаря железной выдержке они и выжили. Для тех, кто мог бежать, существовала масса возможностей. За пределами лагеря не было сторожевых постов, а граница у рек Одер и Нейсе плохо охранялась⁸⁵. Большинство попыток были удачными, и я проклинал свою не перестававшую гноиться ногу.

Число больных непрерывно увеличивалось, а запас бинтов, дезинфицирующих средств и лекарств таял с каждым днем. Ничего не подвозили. Пайки уменьшались, и соответственно этому росла завшивленность. Воды постоянно не хватало; не было мыла, а с наступлением лета число крыс стало приобретать ужасающие размеры.

Нельзя было ни отрицать, ни замалчивать тот факт, что появились первые жертвы тифа. Однако диагноз всегда ставили один: сердечная недостаточность. Болезнь развивалась стремительно: головная боль, более-менее длительная лихорадка, потом больной тихо умирал. Зубы умершего чернели. У двоих лагерных могильщиков работы было по горло. Для больных выделили несколько помещений, потом карантинной зоной стали целые бараки за территорией лагеря.

Каждый свободный угол занимает больной. Поскольку о пайках тех, кто отказывался от пищи из-за плохого самочувствия, докладывалось, как правило, на полдня позже, они были подспорьем в пропитании здоровых.

Меня переводят в другую палату и назначают «ответственным» за несколько палат, включая и собственную. Среди уборщиц есть одна женщина, очень интересная собеседница, добрая и никогда не унывавшая. Родом эта женщина с балтийского побережья, я назову ее «графиня Б.», в свое время она владела там обширными землями, которые ей приходилось удерживать в крепких руках. Трудно понять, как она вообще оказалась здесь. Она неустанно борется против вшей и клопов и вдобавок присматривает за пожилыми людьми из Риги. Один из них — пастор, второй — адвокат, они старые друзья и стараются держаться вместе. Потом они умирают, один за другим. Через несколько недель и добрую графиню сжирают вши и тиф. Так что теперь ей уже не показать мне своих владений.

Временно созданное банно-дезинфекционное отделение работало каждый день, и там тщательно отстирывали одежду и одеяла. Но на следующий же день чистые вещи снова кишели насекомыми. Больше всего от них страдали женщины. Как-то раз мне пришлось наблюдать, как парикмахер так и не мог справиться при помощи машинки с копной завшивленных волос — так она слиплась, образуя настоящий колтун. Ведь такие вещи, как расческа, были редкостью, как и мыло, а очищающая паста с водой помогали мало. Я распорядился, чтобы пациенты каждые двадцать минут давили вшей, чтобы эти мерзкие создания нас не съели живьем. А тем, кто был особо чувствителен к укусам клопов — к несчастью, я был в их числе, — разрешил спать на столах или под ними, куда эти твари не добирались.