Смертник восточного фронта. 1945. Агония III рейха

Поскольку эпидемия тифа исключает все контакты с окружающим миром, администрация лагеря решает открыть большое карантинное отделение за пределами лагеря. Располагается оно в основном лагере Л[ангенау], он в 20 минутах ходьбы. Лагерь этот сначала заняли русские, потом убрались из него, и те- ⁸⁶ перь он опустел. Там для нас было выделено 5 бараков, в которые мы и перебираемся. Оборудовано и административное здание, точнее, пункт наблюдения, кладовая, внутренний дворик для прогулок, кухня и конюшня с двумя лошадьми для подвоза воды. Из лагеря открывается весьма живописный вид на окружающую местность. В обширной долине под нами серебристой лентой извивается Висла.

Здесь не такой строгий режим, поэтому никто и не думает о побеге. Однако пайки даже меньше, чем внизу. Конину мы последний раз ели, наверное, лет 100 назад, суп — водянистый и совершенно безвкусный. Дневную норму в 1 килограмм хлеба делят на 10 порций, а если склад не работает, то и на 11, и на 12. Те, кто чувствует себя чуть лучше других, должны выполнять ежедневную работу по лагерю, а это требует дополнительных калорий. Не заболевшие тифом, которые в состоянии ходить, работают за пределами лагеря. Представители лагерной администрации не прочь заработать злотые, оседающие в их бездонных карманах. За редким исключением работающие умирали, не выдерживая нагрузок, или же, поставив крест на прежней жизни, учили польский язык, чтобы, получив теплое местечко, осесть в польских управленческих органах.

Каждый из нас мечтает как можно скорее поправиться и покинуть лагерь. Лучше уж существовать в самых тяжелых условиях, чем здесь, где голод и смерть — твои постоянные соседи. К счастью, у нас тут хоть клопов меньше. Зато гораздо больше вшей и мух, которые ничуть не лучше. Как и прежде, бинты и лекарства — большая редкость. С нашим питанием

JL

' ПГ

мы слабеем и опухаем — тифозная лихорадка сопровождается водянкой. К тому времени у меня появились еще открытые раны, в дополнение к уже имевшимся двум. Если лечь, подняв ноги на поставленные под углом дощечки, отеки чуть спадают. Доктора, поляк и немец, предлагают мне ампутировать ноги, чтобы предотвратить появление некроза кости, гангрены или заражения крови. Но эта идея как-то не очень вдохновляет меня, поэтому наотрез отказываюсь.

И здесь смерть собирает неплохой урожай. Я на койке под номером 15 в палате номер 5. Отсюда наблюдаю за прибытием и отбытием больных в другие помещения и бараки. Только за неделю могильщики забирают около 11 человек из моей палаты. Пока эти люди были живы, многие из них сидели напротив меня, просили записать их домашние адреса и разыскать их родственников. Даже самые крепкие из них отдавали себе отчет, что выжить здесь можно только чудом. Какое-то время со мной лежал пастор, и однажды я спросил его, не утешить ли ему этих недужных. Пастор был явно смущен и попросил меня не требовать от него невозможного. А когда мы однажды днем обнаружили еще пару трупов, мне показалось, что он был даже рад этому. Мы решили не докладывать о них до утра ради того, чтобы урвать для себя пару лишних порций хлеба, полагавшихся умершим.

Еще мы сумели припрятать их жалкое имущество (хотя за это нам тоже грозили всевозможные кары), а потом обменять его на хлеб и горсть табака у людей, приходивших сюда из-за территории по своим делам, — тем тоже нужно было как-то жить. Лишь одно могло спасти нас — еда. Мы рвали траву и сорняки,

засушивали и добавляли в еду. Однако на Рождество лагерь распустили. Однажды приходит комиссия во главе с неприятным типом в белом халате врача, обходит палаты, требуя от каждого раздеться. Упомянутый тип издали осматривает всех сначала спереди, потом сзади, а его секретарь делает пометки у себя в списке.

Это порождает слухи о том, что теперь всех отправят в лагерь П[отулиц; Потулис], а уже оттуда развезут по домам. Наше настроение улучшается. Наконец-то выберемся из этой зараженной дыры. Хуже, чем сейчас, просто быть не может. И вот наши грузовики проезжают по знакомым улицам Бромберга в П[бтулиц], расположенный в лесу в 20 километрах от Бромберга.

Нас встречает П[отулиц], маленький чистенький городок. Мы видим первый строй милиционеров. Нас размещают на верхнем этаже громадного запущенного здания, где мы ждем, что нам скажут. Двери и окна открыты, и закрывать их категорически запрещено. Ледяной холод снимает остатки слабости и усталости. Кажется, под нами кухня. Мимо проходит дежурный, польский офицер, и мы просим у него еды — нам везет, потому что вскоре после его ухода перед нами появляется большой чан дымящегося, вкуснейшего супа из репы. Затем второй и третий, который мы, хоть убей, доесть не можем. Решив, что вышеперечисленные события знаменуют перемены к лучшему, мы не обращали внимания ни на холодную ночь, ни на холодный деревянный пол.