Смертник восточного фронта. 1945. Агония III рейха

Везде абсолютная чистота. Уборкой занимаются женщины, пока заключенные на работе. Только трудоспособные живут в этих бараках, больных и слабых тут же переводят и размещают в так называемых бараках для больных. Там они получают паек «Котел II» («Kettle II»), а мы — «Котел I» («Kettle I»), это значит, что работающим полагается на 1 литр больше супа и дополнительно 250 граммов хлеба, пайка же для больных не хватало, чтобы просто выжить. Со временем мы убедились, что получавшие «Котел II» истощены настолько, что рано или поздно попадают на «песчаный холм». Поляки кормили только тех, кто работал на них, да и эти люди получали ровно столько, сколько требовалось, чтобы не умереть от голода. Те, кто лезет из кожи вон на работе, те были на хорошем счету и получали бонусы — хлеб или остатки табака. Это «образцовые работники», передовики, и все остальные должны равняться на них. Естественно, эти работники, в основном поляки, не пользовались особым авторитетом у всех остальных, но зато они находились под защитой польских надсмотрщиков.

Примерно та же категория, чаще всего, куда хуже — capos (надзиратели, которые не работают с нами); те даже не могут определиться, кто они есть — то ли поляки, то ли немцы. Чтобы ублажить своих работодателей, они доносят на своих товарищей и заставляют подчиненных им работников вкалывать до седьмого пота. Вооруженные милиционеры на 95% совершенно безграмотны, их можно описать одним словом — головорезы. Эти упиваются своей ролью извергов, издевающихся над больными, истощенными и беззащитными немцами.

Руководитель работ — всевластный хозяин соответствующих профессиональных отраслей. Его заработная плата зависит от производительности труда остальных, как и его карьера зависит от жестокой эксплуатации рабочих.

Naczellnik (начальник) — самый главный управляющий, весь лагерь целиком подчиняется ему. Секретным, политическим отделом командует speziallnie. Отдел можно сравнить с немецким гестапо или русским НКВД, его боятся абсолютно все. В свое время это специально созданное ведомство привело к катастрофе Германию; ныне то же самое происходит в Восточной Европе, а завтра, возможно, аналогичные банды будут править и в других странах. Но до каких пор?

Я записался в группу, работающую на ферме в 10 минутах ходьбы от лагеря. Конечно, по причине физической слабости о работе в полном смысле этого слова не может быть и речи. Тут мне помогли многолетние навыки и знание дела. И, несмотря на мое состояние здоровья, меня все же оставили в группе.

Начальник наблюдал за мной, наверное, ждал, что из меня выйдет угодливый, вышколенный помощник

или бригадир. Поэтому и освобождал меня от самой тяжелой работы.

Иногда нам выпадали задания, выполняемые после основной работы, и я с радостью за них брался, потому что за это разрешали «прихватить» чуть вареной картошки из корма для свиней. Еще был целый ряд работ, с которыми мы справлялись в обеденный перерыв, что обеспечивало нам краткий доступ на лагерную кухню, где мы получали добавку супа. На протяжении дней и месяцев девиз был один — жратва. Постоянный голод служил мощнейшим стимулом, и поляки весьма умело пользовались этим, выжимая из нас все силы.

Те, кому выпадала возможность работать на складе, возвращались с карманами, набитыми зерном, и, если рядом не было доносчиков, конечно же, тут же устраивали банкет. Если везло и удавалось изловчиться, то время от времени мы жарили на углях в кузнице добытую на стороне репу или картофель. Если свиньям давали вареный картофель, а мы в это время работали, их кормушки очень быстро пустели. Некоторых свиней регулярно поили молоком, кормили кашей, обрезками мяса и другими «деликатесами». Иногда мы, выставив пару человек на стреме, отгоняли свиней от кормушек. Жаль было, конечно, бедных свинок, которых мы объедали, но перспектива набить живот перевешивала.

Теперь для меня самой большой проблемой стала больная нога. От лодыжки до колена она покрылась язвами, постоянно гноившимися из-за отсутствия необходимого лечения. Несмотря на усталость после работы, нога болит так, что я не могу спать. На второй день после перевязки вонь гноя становится невыносимой. Санитар и доктор только качают головами. В госпиталь отправить они меня не могут — для этого необходимо, как минимум, принести им свою голову под мышкой. Дело в том, что, пока пациента не зачислят в категорию умирающих, он главного врача, польского еврея, не увидит. Именно главный врач решает, как с поступить с больным. В лагере на этот счет даже была поговорка: попал в госпиталь, считай, у тебя на руках путевка в вечность. Еще туда можно попасть с поддающимися лечению переломами, например, с переломом черепа.