Смертный приговор

Алескер-муэллим посмотрел на этого длинного, худого человека, жалкого с головы до ног: от вчерашнего сияния, от вчерашнего счастья не было и следа, Хосров-муэллим находился в еще более бедственном положении, чем прежде, чем до того, как они с Гюльзар нашли друг друга. Алескеру-муэллиму показалось, будто и седые волосы Хосрова-муэллима поседели именно в эту ночь. Алескер-муэллим смотрел на Хосрова-муэллима, видел перед собой неизлечимого больного, конец которого совсем близок, даже на мгновение, всего на одно мгновение Алескеру-муэллиму показалось, будто Хосров-муэллим лежит в гробу, что гроб сейчас принесли и поставили вертикально в дверях. Алескер-муэллим вздрогнул от этого видения, он встал и подошел к Хосрову-муэллиму.

- Слушай, - сказал Алескер-муэллим, - ну что бы с тобой случилось, если бы ты выпил за этого... этого... - Тут Алескер-муэллим остановил себя, не осмелился обругать ЭТОГО (четырехглазого), - ...за его здоровье? А? Не хочешь, про себя произнеси другой тост, тебе в душу кто-то лезет?! Ребенок ты, что ли? Ты столько времени не видишь эту трескотню? А? А теперь вот как побитый!

Хосров-муэллим, сглатывая воздух, с движущимся вверх-вниз длинным и острым кадыком сказал:

- Не знаю, ей-богу, не знаю, как получилось... Слова сами вылетели изо рта... И вас в плохое положение поставил... Черт со мной, боюсь, и на вас скажут...

Алескер-муэллим на этот раз основательно вздрогнул:

- А на нас за что? Что мы сделали?

Хосров-муэллим сказал:

- Не знаю... На ум всякое приходит...

В это время дверь кабинета открылась. Хыдыр-муэллим с горящими яростью глазами хотел войти, но, увидев стоящих лицом к лицу Алескера-муэллима с Хосровом-муэллимом, громко (демонстративно!) захлопнул дверь.

Алескер-муэллим отвел глаза от двери, снова поглядел на Хосрова-муэллима, с откровенной безнадежностью спросил;

- Этого ты не видел там, что ли, несчастный? Мало тебе в жизни досталось? Только-только с бедой простился, построил семью!...

Хосров-муэллим до утра не спал. Когда пришли домой из гостей, разделись, легли... Они ехали в трамвае и замерзли. После уличного холода Гюльзар-ханум, не ведающая о делах мира, в постели сжала Хосрова-муэллима в своих гладких, полных, горячих объятиях, и ее гладкая кожа, ее горячее, ласковое тело заставили Хосрова-муэллима забыть обо всем, среди тепла и ласки счастье Хосрова-муэллима, которое продолжалось уже два месяца и внезапно чуть не кончилось, чуть не исчезло на давешнем торжестве, теперь снова вернулось, и в том счастье не было для Хосрова-муэллима ни Хыдыра-муэллима, ни Мир Джафара Багирова, ни страха перед Мир Джафаром Багировым; чувства, с которыми Гюльзар семь лет жила одна, с которыми боролась внутренне изо всех сил, теперь каждый раз вскипали новой любовью, непреодолимой страстью, и два месяца они жили этой любовью, этой страстью, и в ту снежную зимнюю ночь было так же... Потом Гюльзар, совершенно обессилев, заснула прекрасным сном, и Хосров-муэллим, глядя в темноте маленькой комнаты, в которой одиноко жил долгие годы, предшествующие этим двум месяцам, на белые и полные руки, на большие и горячие груди Гюльзар как на тайну, легенду, послание совершенно иного мира - мира, который еще два месяца назад был недосягаем для Хосрова-муэллима, - вдруг вспомнил, что на свете есть Хыдыр-муэллим, Мир Джафар Багиров и на свете между Хыдыром-муэллимом и Мир Джафаром Багировым, на большом расстоянии, есть люди, один выше другого (и столько людей!), которые тысячу таких, как Хосров-муэллим, согнув в бараний рог, засунут в жидкий азот и даже не охнут. Холод жидкого азота внезапно на глазах Хосрова-муэллима превратил в лед горячее тело Гюльзар, и теперь его гладкость казалась гладкостью льда.

Хосров-муэллим до утра просидел на кровати и в холоде жидкого азота ощутил несчастье как существо, желающее всунуться между ними - Гюльзар и Хосровом-муэллимом. И языки костра, пылающего где-то вдалеке, излучали не жар, а холод жидкого азота...

Хосрову-муэллиму казалось, что наступит утро и он, усевшись в фаэтон Ованеса-киши, опять уедет из дому, опять начнется то невозвратное путешествие, дети снова, как в то утро, поднимут шум: "Папа, до свиданья!..." - скажет Джафар... "Папа, приезжай быстрее!..." - скажет Аслан...

"Папа... Папа", - скажет двухлетний Азер, и Ширин ОПЯТЬ плеснет ему вслед ковшик воды, потом и Ширин, и шестилетний Джафар, и четырехлетний Аслан, и двухлетний Азер ОПЯТЬ погибнут, его ОПЯТЬ не впустят в Гадрут, и костер ОПЯТЬ будет гореть.

Хосров-муэллим хотел встать, хотел пойти умыться, немного успокоиться, но стоило ему шевельнуться, фаэтон Ованеса-киши встряхивало на камушке по дороге в Шушу, и горная дорога, ведущая в Шушу, была теперь черной-пречерной, и Хосров-муэллим настолько реально ощущал этот черный цвет, будто вот сейчас он как вязкий сок прилипнет к лицу, к телу, но самое страшное, что Хосрову-муэллиму казалось, будто черный липкий цвет вот сейчас окутает и белейшее тело Гюльзар.