Смертный приговор

Давнишнее спортсменство Хыдыра, его мечты, связанные со спортом, теперь казались Абдулу Гафарзаде, конечно, наивными, но наивность Хыдыра была трогательной, и любовь Ордухана к спорту слилась для Абдула Гафарзаде с памятью о Хыдыре, а потому была тоже наивной, трогательной, дорогой. Двадцатишестилетний Ордухан был одним из самых уважаемых парней в Баку, и Гаратель готова была взять ножницы и перерезать телефонный провод, так донимали звонками неведомые девицы - Ордухан был любимым парнем у красивых девушек Баку. Он скончался 27 декабря. С тех пор ни Абдул Гафарзаде, ни семья Севиль не праздновали Новый год. В семье Севиль повелось, что с 27 декабря по 2 января - семь дней - Омар играл на рояле печальные пьесы Шопена и Скрябина (вернее, вынужден был играть). Василий, и Мирзаиби, и Агакерим тоже не праздновали Новый год, вечером 31 декабря они приходили в дом Абдула Гафарзаде побеседовать, попить чайку. Абдул Гафарзаде точно знал, что и Василий, и Мирзаиби, и Агакерим идут после чая по домам, а не пируют.

28 декабря на кладбище Тюлкю Гельди, вот на этом самом месте, Ордухана похоронили. В погребальном обряде помимо бесчисленных знакомых Абдула Гафарзаде (не только из Азербайджана, из многих городов СССР приехали; кто не смог сам приехать, прислал представителей, чтобы выразить соболезнование) участвовала чуть не вся молодежь Баку, в покрасневших от плача глазах красивых девушек и женщин в тот день была скорбь, казавшаяся вечной... Никакие подробности похорон не удержались в памяти Абдула Гафарзаде, потому что Абдул Гафарзаде до погребального обряда перенес самую страшную ночь на свете.

После того как 26 декабря днем академик Иван Сергеевич Фроловский из аэропорта Бина (в сопровождении Василия и Мирзаиби) попал прямо в больницу, в специально отведенную для Ордухана палату, и сказал: "К сожалению, уже поздно..." - Абдул Гафарзаде понял, что больше никакого чуда не произойдет, рок уносит Ордухана. После мук и страданий последних дней в мозгу его возникла удивительная ясность: от судьбы бежать невозможно. Вперив серые глаза в глаза академика Фроловского, Абдул Гафарзаде сказал: "Я могу его устроить даже в кремлевскую больницу, профессор..." Но профессор, глубоко вздохнув, ответил: "Не поможет... Боюсь, что сегодняшний день - последний день его жизни..."

Абдул Гафарзаде поручил Василию и Мирзаиби, чтобы Фроловского с уважением проводили в Москву (значит, сумму наличных денег, количество черной икры и коньяка надо было удвоить по сравнению с предварительной договоренностью), убивающуюся Гаратель с Агакеримом отправил домой и поручил Севиль находиться при матери; отправил сообщение родне, дал задание, заказы друзьям и знакомым, направил человека в дом шейхульислама, чтобы придержал в запасе на завтра одного их самых грамотных молл, а сам весь день и всю ночь просидел у кровати Ордухана. Утром, часов около пяти, Ордухан, как будто вздрогнув, открыл глаза, схватил Абдула Гафарзаде за руку: "Никуда не уходи..." И сидевший у кровати рядом со своим ребенком Абдул Гафарзаде почувствовал, что сын боится смерти, слова "никуда не уходи..." были выражением страха смерти. С той минуты Ордухан не выпускал руку отца, и когда врачи и сестры занимались больным, он не отнимал руку от руки отца (и жар, и холод той руки, и все, о чем та рука рассказала, навсегда осталось вместе с Абдулом Гафарзаде и навек с ним пребудет).

В восьмом часу Ордухан приподнялся в постели, и хотя в школе и университете учился по-русски, и дома, и с товарищами, и с девушками обычно разговаривал на русском языке, в тот последний миг прошептал по-азербайджански: "Папа, я ведь умираю..." Глаза Ордухана наполнились слезами, а Абдул Гафарзаде закрыл свои глаза под очками. За всю двадцатишестилетнюю жизнь Ордухан впервые, наверное, видел своего отца таким беспомощным. Ровно без пятнадцати минут 8 часов утра Ордухан сделал последний вздох на руках у отца и улетел в невозвратное.

Тело Ордухана из больницы повезли в мечеть Тазапир, обмыли, завернули в саван, потом привезли домой, и все детали того дня, то есть 27 декабря, были в памяти Абдула Гафарзаде. Он мог, закрыв глаза, вспомнить по одному приходивших в дом с соболезнованием бесчисленных людей (с тех пор многие из них тоже легли здесь, на кладбище Тюлкю Гельди), как будто 27 декабря мозг Абдула Гафарзаде от безысходности и полного бессилия перед судьбой так протрезвел, что работал как часы. Мозг тогда брызгал водой на чувства и волнения, иначе можно было от горя воспламениться, сгореть, а надо ведь было достойно похоронить Ордухана.

Дождь начался в тот самый день, 27 декабря.