Смесь

«Не судите, да не судимы будите!» – Ревел он, многозначительно тряся мясистыми кулаками, на которых невозможно было различить ни одной костяшки пальцев.

«Мы не можем судить честно и непредвзято. А значит, не будем судить вовсе» – вторили ему с другой демократической трибуны.

И люди соглашались. Хлопали в ладоши. Кивали.

Потому, что это гуманно.

А у тех, кто не мог настолько гуманно и демократично мыслить, в глазах читался ужас. Ужас за свою жизнь, жизнь своих детей. Кир видел его отблеск каждое утро, когда брился. Он пытался понять, как его дочь будет ходить в школу одна, как будет гулять по вечерам, когда начнет интересоваться мальчиками, как будет жить среди зверей, выпущенных из клеток?

Но способ был найден.

Когда архиепископ, биохимик, нейрохирург, физиолог, биоэнергетик, мистик и ещё черт знает кто, собираются в одном месте, не знаешь, чего и ждать.

Областная больница на несколько недель стала резиденцией этой разношерстной компании. Вокруг здания ежедневно собирались пикеты. С одной стороны, ликующие реформаторы, с другой напуганные консерваторы, а между ними кордон полицейских – шрам между металлом и асфальтом.

Кир работал в этой больнице и проталкивался через бурлящую толпу каждый вечер, когда выходил из оскверненных черной краской дверей. От этого зрелища ему всегда становилось грустно. Грусть казалась даже сильнее страха, она щемила сердце и делала руки ватными. Он считал, что в парке перед стационаром, как и во всем городе, царит бессмысленность. Что люди запутались в своих благих начинаниях и скверных продолжениях. Запутался и он сам. Запутался так, что теперь не понятно по какой дороге идти: по железной, по асфальту, или вовсе найти поросшую волжанкой и воронцом лесную тропу?

Коллегия заседала на четвертом этаже, а Кир работал на третьем, прямо под ними. Иногда он слышал мучительные стоны, спускающиеся по старым трубам. Вентиляция дышала пылью и вместе с каждым криком выплевывала в воздух что-то густое и сладковатое. Губы у Кира становились липкими, но он не решался их облизнуть. Иногда долетал резкий визг, обрывающийся, будто вилку вынули из розетки. Но чаще всего он слышал шаги. Много-много суетливых шагов, по всему периметру комнаты. Словно там по кругу за собственным хвостом бегала гигантская сороконожка.

Однажды Киру в отделение понадобилась инвалидная коляска. Он знал, что в подвале храниться много всякого хлама, среди которого вполне могла оказаться скованная паутиной коляска. Пусть даже и без пары колес. Втянув голову и при этом всё равно собирая побелку макушкой, он блуждал по узким тусклым коридорам, пока не вышел в широкое помещение. Стало заметно холоднее, с тех пор как Кир был здесь в последний раз. Тело под холщовой хирургической робой напряглось, в беспомощной попытке согреться. Кир нащупал выключатель и сдвинул тугой тумблер.

Склада здесь больше не было. Вернее, теперь это был совсем другой склад. Ржавые покосившиеся стойки для капельниц исчезли. Вместе с ними испарилась пирамида просиженных кушеток. Шкафы, снизу доверху набитые лабораторной утварью и разбухшими, пропитанными едким лекарственным дурманом книгами, тоже пропали. Теперь это место больше походило на морг. Кир увидел медицинские каталки, совсем новые, не меньше десяти штук и на каждой кто-то лежал, с головой укрывшись простыней. У многих в области лица белая ткань пропиталась кровью, бордовой как спелая вишня. Кир подошел к ближайшему трупу и попытался отдёрнуть саван – не вышло, кровь засохла. Пятна словно сургучные печати удерживали ткань. Тогда Кир дернул сильнее, и с тихим хрустом покрывало обнажило бледно фиолетовое лицо.

– Ох, – Кир сделал шаг назад, под натиском увиденного.

Перед ним лежал мужчина. Лет тридцати или чуть больше. Широко открытый рот его застыл в оборванном агонизирующем крике. Даже уголки губ слегка надорвались. Может ли человек кричать до такой степени? Кир сомневался.

Вместо глаз у покойного было месиво. Кир так и назвал это про себя.

«Месиво».

Складывалось ощущение, что в глазницу парню воткнули отвертку и старательно там повозились, пока всё содержимое не превратилось в однородную массу.

Кир подошел к следующему телу, открыл лицо – то же самое. Потом к следующему – опять. Начиная с пятого трупа, к раскуроченным глазам прибавились изувеченные уши. В них тоже что-то втыкали, вертели, ковырялись. По плечам и шее расплескалось содержимое сосудов и черепной коробки. У одного трупа уши и вовсе оказались отрезанными.

«Месиво».

На некоторых телах Кир заметил татуировки: аббревиатуры и символы, совсем не красивые, скорее даже уродливые, как синяки, раскиданные по бледному холсту тела. Вкупе с бритой головой это навело на мысль об уголовниках. Хотя голову могли обрить и здесь.

– Чем вы здесь занимаетесь? – Сухие обветренные губы Кира двигались, царапая друг друга, но никто из присутствующих не собирался нарушать обет молчания.