Смешанный brак

– Что?

– Ничего. Они бы еще Жанну д’Арк вспомнили.

– Жанна д’Арк жила давно. А Дюнкерк был совсем недавно. У Патрика там дедушка погиб.

Отставленный кавалер между тем предпринимает рейд по столу, опрокидывая фужер за фужером. Он что-то роняет, это «что-то» со звоном разлетается на осколки, но Белый не просит извинения. Он закусывает недоеденной пиццей (из чужой тарелки), запивает пивом (из горлышка), после чего ищет глазами «тёлку». А ну-ка, иди сюда! Не хочешь?! Тогда сам к тебе подойду! Эй, стоять, бельгийская потаскуха! Смир-рна! А теперь в койку: шаго-ом арш! Мелани грубо хватают за руку, та с испугом вырывается, и гвалт постепенно стихает.

– Да ты чего, мандавошка?! Не хочешь?! А-а, ты с нашими не хочешь, да?! С кем же ты трахаешься? С этим уродом?

Белый указывает на Патрика.

– Или с этим?

Палец утыкают в Вальтера.

– А может, ты с пидором развлекаешься?! То есть он не пидор, а этот… Бисексуал?!

Разногласия тут же забываются, потому что на горизонте общий враг. Когда Вера пытается урезонить скандалиста, ее посылают по известному адресу. После чего Белый хлопает рюмку, достает из кастрюли недоеденную сосиску и прикладывает ее к ширинке. Дескать, видели? Так вот клал я на вас это самое!

– Чего вылупились?! Я же сказал: хер на вас клал! Причем не такую сикуху, а большой и длинный! Если хотите, могу показать какой!

Когда он расстегивает молнию на джинсах, Вера понимает: это катастрофа! Она решительно берет Белого за руку, да только сила солому ломит – ее отбрасывают, как щенка. И что делать?! Постыдная, мерзкая ситуация, каковую не повернуть в другое русло, не обратить в шутку, потому что козел с серьгой абсолютно неуправляем!

Белый ищет глазами Мелани, но та уже ретировалась.

– Сбежала, мандавошка… Ну и хер с ней!

Пока он, пошатываясь, добирается до двери, все молчат. Повисшая тишина убийственна. Пусть Вера шапочно знакома с этим уродом, но в их-то глазах они из одной песочницы! И вот уже лицо заливает краска; и руки дрожат, и, как говорится, мальчики кровавые в глазах. На негнущихся ногах подойдя к столу, из бутылки с надписью «Jonny Walker» она наполняет фужер и залпом его выпивает. Как вода! Еще порция, глубокая затяжка сигаретой, и на этом события кончаются (хотя до финала было еще далеко).

Наутро party вспоминается бессвязными кусками. Что она там несла? Кажется, что-то о платке, который вынуждена подавать Фриде – а это, думаете, легко?! Ничего подобного, только вы, тепличные растения, о такой страшной обязанности представления не имеете! Это мы, растущие, как саксаулы в пустыне, должны подавать платки, жить в дерьме, жрать дерьмо, чтобы вы потом описали эту жизнь (и эту жратву) в своих многотомных и многоумных исследованиях! Дескать, по каким же причинам дохнут местные жители? А-а, поняли причины! Дайте за это понимание грант! А еще местечко в университете дайте, в общем, гоните обеспеченную жизнь, я заслужил! Кажется, она и урода-Белого пыталась сделать жертвой обстоятельств, и вроде бы даже нашла аргументы. Или не нашла?

Благодатная алкогольная амнезия на поверку оказывается коварной «частичной утратой», с каковой рука об руку шагает «временное просветление». Бог с ним, с Белым, она ему еще отомстит, главный месседж касался другого… Чего именно?

Лежащая в полудреме Вера вдруг подхватывается с кровати. Дура, зачем она завела об этом речь?! Точно, точно: она говорила о маленьком человечке, который мог стать большим (очень большим!) и сделать что-то выдающееся, невероятное, что повернуло бы жизнь в обеих частях Европы, в Азии, даже в Африке, если на то пошло. Америку бы не повернуло, эти гордецы шагают своей дорогой, говоря остальным: ребята, пристраивайтесь в хвост! Но мы-то с вами Старый Свет, нам америкосы не указ! Нам было указом то, что проступало красноватыми буквами на теле человечка, когда его бил озноб и температура подскакивала до сорока. А все для того, чтобы вчитались, прониклись, не оставались неучами дремучими и тупицами безнадежными! Но разве мы вчитывались?! Мы только в телевизор его совали, бедненького, научному сообществу демонстрировали, а те, блин, всегда держат свои скальпели наточенными! Всегда, суки, готовы алгеброй гармонию поверить, и это самое… Разъять, как труп! Вот и разъяли, не сохранили человечка, а теперь плачем! Помните, я объясняла суть пословицы: «Что имеем, не храним, потерявши – плачем»?

О, позорище! Вера в бессилии откидывается на мокрую подушку, чувствуя сухость во рту и учащенное сердцебиение. «Вот твой Дюнкерк… – думает она. – Тебя оставили на растерзание твоему стыду, и некому тебя с территории этих мучений эвакуировать…»

Три дня, до ближайшего занятия, Вера не может находиться дома. И в «Марабу» не может, так что остается бесцельно болтаться по городу.