Смешанный brак

Вера озирает стоящие рядом ограды, не понимая: какая сволочь устроила здесь помойку?! В ярости она сгребает мусор, тащит это дерьмо в конец аллеи, а мусорный бак доверху! Приходится бросить рядом. Черт бы побрал наши кладбища, и она – дура, потому что не согласилась захоронить мать в колумбарии, а привезла сюда, едва не в Московскую область. Лучше урну в стену замуровать, и никаких тебе оград, травы и прочей муры – умерла так умерла!

В злосчастном подъезде опять ЧП, потому что консьержка уволилась после ограбления, за визитерами никто не следил, и на тебе – обокрали квартиру! Со взломом, цинично, среди бела дня! Опять милиция ищет свидетелей и, естественно, не находит. И тут – эврика! – хватают дворников-таджиков, по чьему-то навету, дескать, чурки виноваты! Сами они не взламывали дверь, но наводчиками были, ага! Двор гудит, проклиная гастарбайтеров, мол, житья от них нет, а территория между тем медленно, но верно приходит в упадок. Вокруг мусорных баков кучи бумажек, объедков, пластиковых пакетов; и по двору ветер гоняет мусор; и уже кажется: грязь – везде.

Этой стране, думает Вера, подошло бы название: Грязь. Нет, лучше: Большая Грязь. Или: Самая Непролазная Грязь (СНГ). Здесь ничего не меняется к лучшему, и не может меняться. И всяким шагающим в Москву немцам никогда до нее не дошагать, немец обязательно застрянет в грязи. Кстати: с чего она взяла, что тот шагает? Он давно уже повернул обратно. Зажал нос, выпил таблетку успокоительного и, купив билет на скоростной экспресс, катит на родину, поплевывая в окошко. «Дурак, – говорит он себе, – ты должен учиться у истории! Даже моторизованные части вермахта застряли в этой непролазной грязи, а ты куда прешься, дебил?!»

Наконец, дворников выпускают, двор приводят в порядок, но осадок остается. Вера чувствует: ей нужно все это оправдать. И поведение на party нужно оправдать– хотя бы для себя, чтобы не было так тошно. Она знает, кто может это оправдать, но звонить не решается, тут ситуация: и хочется, и колется…

11. Основной инстинкт

Переход границы с Россией получился символическим, мне даже отказались ставить штамп о ее пересечении. На пограничном пункте, представлявшем собой два вагончика рядом с дорогой, отметки ставили только водителям автомобилей. А таким, как ты, сказали, отметки не требуются.

– Только автомобили, ферштеен? – Пограничник пытался проявить знание немецкого. – А тебе: нихт штамп!

– Но у меня могут быть проблемы на обратном пути…

Пограничник переглянулся с товарищем.

– Слушай, мужик… Иди, если дают зеленый.

Процедура подчеркивала мое ничтожество, мою микроскопическую величину, несоизмеримую с простиравшейся передо мной землей. Я не одну неделю шагаю вдоль трасс и грунтовых дорог, пересекаю леса и поля, а земля, кажется, только начинается. Такая земля может рождать два желания: завоевать ее или затеряться в ней навсегда. Наступить на нее сапогом (очень большого размера!) или раствориться в убегающей к горизонту дали, сделаться дорожной пылью, лесным кустом, камнем на дне реки… Что выбрать? Первое желание, похоже, неосуществимо. А чтобы об этом помнили, вдоль дорог установлено множество памятников, напоминающих о войне. Один массивнее другого, эти обелиски, солдаты с автоматами, танки на постаментах давили меня, превращали в карлика, в комара, севшего на щеку и безжалостно прихлопнутого. Тяжеловесная многотонная память, казалось, вещала глухим, исходящим из-под земли голосом: «Осторожно! Ахтунг! Трижды подумай, легкомысленный нарушитель границы! Может, повернешь назад?»

Почему я не повернул назад? Потому что где-то там, в неразличимой дали я надеюсь узнать тайну рождения и гибели одного странного мальчика, без которого мне стало неинтересно жить. Точнее, узнать вторую половину тайны, первая половина, почти разгаданная, осталась за спиной, в доме с булочной, за окном, где кусок разбитого стекла заменяет фанера. Очередной «покоритель» за плотно задернутыми шторами, возможно, думает про абсурдность своего наскока, он ведь не покорил землю, а именно затерялся, пропал. Или он ни о чем не думает, а просто лежит на кровати, отключив органы чувств? Тогда мне нужно стать его органами чувств, глазами и ушами, ногами и руками. Только так я смогу получить новый опыт, что-то понять, осознать; и тогда по возвращению мы все выясним, расставим по полочкам, и брат перестанет быть живым мертвецом…

Этот вопрос: не повернул ли я назад? – звучит в послании редактора, которое получаю во время очередного «сеанса связи». Получив отрицательный ответ, тот интересуется: могу ли я чем-то порадовать читателей «Городской газеты»? Я же отвечаю, что радовать пока нечем: страна настолько уязвима для критики, что статьи бессмысленны.

– Вот именно! – пишет редактор. – Бессмысленно критиковать то, что невозможно исправить!

А я отвечаю… Увы, ничего не отвечаю, поскольку разрядился аккумулятор, а ближайшая розетка находится очень далеко. Поэтому диалог продолжается в виртуальном варианте, к чему я уже привык.