Смешенье

— Они прорастают в щелочках между другими семьями, — признал Лейбниц. — Ганноверцы показались бы вам интереснее.

— Во всяком случае, они невероятно плодовиты, — сказал Фатио. — Зимняя королева метала детей, как икру, а София родила почти всех, кто может прийти на ум.

— София вышла за одного из этих, — произнёс Лейбниц, оборачиваясь.

— И так вы стали её библиотекарем?

— Тайным советником, — уточнил Лейбниц.

— Сударь! Примите мои извинения и поздравления! — Фатио замедлил шаг и потянулся к шляпе, чтобы отвесить поклон, однако Лейбниц ухватил его за локоть и повлёк дальше.

— Пустяки, это случилось совсем недавно. Если коротко, владетель этого замка за время Тридцатилетней войны наделал уйму детей, возможно, потому, что, будучи осаждён датчанами, шведами и ещё бог весть кем, не имел другого занятия. За восемь лет родились четыре брата! Все выжили!

— Беда!

— Вот именно. В пятидесятых годах братцы устроили большой тарарам при европейских дворах, силясь уменьшить неестественный избыток девственниц, скопившийся за время Тридцатилетней войны. Все претендовали на Софию. Один был очень толст и к тому же католик. Один — пьяница-импотент. Один — сифилитик. Младший, Эрнст-Август, как в сказке, оказался хорош всем. София вышла за него.

— Но, мой дорогой доктор, как случилось, что младший получил самую большую долю?

Они обогнули угол замка и заспешили по другой бесконечной галерее.

— В 1665-м пьяница умер. Эрнст-Август и Георг-Вильгельм — сифилитик — предавались грехам молодости за границей. Иоганн-Фредерик…

— Методом исключения — жирный католик?

— Да. Он присвоил себе герцогство и собрал армию, чтобы его оборонять. К тому времени, как весть о перевороте достигла венецианского борделя, в котором обосновались Эрнст-Август и Георг-Вильгельм, это был уже свершившийся факт. Иоганн-Фредерик стал герцогом Ганноверским. Георг-Вильгельм получил герцогство Целльское. Эрнст-Август — даром что протестант — остался епископом Оснабрюкским. Всевозможных бедных родственников сгрузили в Вольфенбюттель — вы их только что видели. Эрнст-Август и София задумали утвердить свои владения на Парнасе, в царстве Разума.

— И, естественно, пригласили вас.

— Вообще-то нет, потому что таких, как они, было о ту пору много. Иоганн-Фредерик решил учредить то же самое в Ганновере.

— Хорошее, верно, было время для учёных!

— Да, можно было диктовать свои цены. Иоганн-Фредерик располагал большим количеством денег и обширной библиотекой.

— Начинаю припоминать. Гюйгенс говорил, что когда он научил вас всему, что знал сам, то есть примерно в начале 1670-х, вам пришлось оставить Париж и устраиваться на службу в каком-то холодном и мрачном месте. — Фатио выразительно взглянул на окно.

— На самом деле то был Ганновер — разница несущественна, поскольку он очень похож на Вольфенбюттель.

Лейбниц провёл Фатио в вестибюль с пугающе огромной каменной лестницей.

Фатио растерянно проговорил:

— Сколько же людей должно было умереть, чтобы Эрнст-Август стал герцогом Ганноверским?

— Иоганн-Фредерик скончался в семьдесят девятом. Георг-Вильгельм жив. Однако герцогом Ганноверским стал Эрнст-Август по какому-то подпункту договора, заключённого между ним и братьями. Не стану утомлять вас подробностями.

— И София объединила свой Парнас с Парнасом Иоганна-Вильгельма, чьим главным сокровищем были вы.

— Сударь, вы мне льстите.

— Но почему мне пришлось ехать к вам сюда? Я рассчитывал найти вас в Ганновере.

— Библиотека! — воскликнул Лейбниц и, опередив более молодого спутника, бросился всем телом на дверь. Захрустел намёрзший на петлях лёд, затем она отворилась, и Фатио предстали несколько сотен ярдов заснеженного двора, за которым вырисовывалась начатая постройка.

— Не смею сравнивать её с той, что Рен возводит в Тринити-колледже, — бодро объявил Лейбниц. — Его библиотека будет украшением — не то чтобы я хотел этим её умалить; моя — скорее орудием, машиной познания.

— Машиной? — Фатио в своих дорогих башмаках запрыгал по снегу за Лейбницем, который, не жалея обуви, утопал вперёд.

— Мы используем знания тем успешнее, чем более высокого уровня абстракции достигаем, развивая культуру и приближаясь к Божьему мышлению, — бросил Лейбниц небрежно, как будто говорил о погоде. — Адам дал имена животным, то есть перешёл от частных наблюдений за отдельными особями к отвлечённому представлению о видах, а затем придумал для них абстрактные названия — если хотите, своего рода код. Без этого задача Ноя была бы неосуществимой. Затем создали письменность — изустное слово свели к абстрактным значкам. Она легла в основание Закона — так Бог явил Свою волю Человеку. Была написана Библия. Затем — другие книги. В Александрии книги собрали в первую библиотеку. Ближе к нашему времени появилось изобретение Гуттенберга — рог изобилия, изливающий книги на специализированные рынки Франкфурта и Лейпцига. Тамошние торговцы совершенно глухи к моим убеждениям! Книг в мире так много, что их не объять умом. Что делает человек, Фатио, когда сталкивается с задачей, превосходящей его физические возможности?