— Некоторые из них выразили желание поговорить ещё до того, как руки им зажали в тиски. Посему мы знаем, что вы утаили от нас некоторые сведения металловедческого характера.
Вчера ночью, чтобы расплатиться с парикмахером и брадобреем, сообщники вскрыли ящик и вытащили золотой слиток на глазах у гребцов, которых позже освободили. Делалось это нарочно, чтобы те рассказали об увиденном де Жонзаку.
Раис пожал плечами.
— Что с того?
Де Жонзак сказал:
— Я отправил в Александрию гонца известить моего господина, что некоторые упомянутые в плане суммы придётся умножить на тринадцать.
— Увы! Будь всё так просто, ваш господин мог бы отдыхать на своей александрийской вилле, а вас отправить в Каир подбивать счета. На самом деле наш друг из Бонанцы диверсифицировал портфель куда более сложным образом и не ограничился одними лишь драгметаллами. Потребуется долгая и тщательная оценка.
— Это обычная практика. Вы забываете, что мой господин хорошо знаком с обычаями корсарского промысла, — произнес де Жонзак. — У него есть доверенные оценщики, которых он может отправить сюда…
— Пусть отправит их в Каир, — возразил раис, — где живут наши доверенные оценщики. И пусть едет с ними сам. Ибо есть одно сокровище, которое сможет оценить только он.
Де Жонзак изобразил улыбку.
— Мой господин — человек практичный, он предоставит оценку знатокам, разве что речь пойдёт о берберийских жеребцах.
— Как насчёт английского мерина? — спросил раис и кивнул Евгению и Габриелю Гото.
Внизу на скамье Джек принялся звенеть цепями и по-английски вопить:
— Негодяи, мерзавцы! Неужто вы продадите меня клятому французишке? Вшивое собачье отродье! Да падёт на ваши головы Божья кара!
Не слушая брани, Евгений заломил Джеку руки за спину и приподнял его со скамьи, чтобы показать де Жонзаку. Тем временем Габриель схватил Джековы штаны и сдёрнул их до колен.
Де Жонзак долго молча смотрел. По рядам драгунов пробежал шепоток.
— Может, Али Зайбак, может, другой англичанин, которому случилось неосторожно встать близко к огню, — сухо проговорил раис. — Узнаете ли
— Нет, — нехотя проговорил де Жонзак.
— А узнав, сможете ли назначить цену за его голову?
— Это может сделать только мой господин.
— Коли так, увидимся с ним в Каире через три дня, — сказал Наср аль-Гураб.
— Срок слишком короткий!
— Мы провели в рабстве долгие годы, — вставил Мойше, который на протяжении всего разговора стоял молча, скрестив руки на груди, — и для нас даже лишние три дня — срок слишком долгий.
В тот же день галиот двинулся вверх по Нилу, по большей части под парусом. Основное русло имело несколько морских саженей в глубину и примерно четверть мили в ширину — то есть они ни разу не отдалялись от французских драгун больше чем на восьмую часть мили. Ибо де Жонзак отправил следить за ними две пары драгун, каждую по своему берегу.
Как только галиот оставил позади Розетту — россыпь по большей части бедных жилищ, не отделённую никакой стеной, — Джека стащили со скамьи и, надев на нею всевозможные ошейники, оковы и кандалы, отволокли под шканцы, где Евгений следующую четверть часа стучал молотком по наковальне, гремел цепями и производил другие звуки, призванные убедить слушателей, что Джека надёжно заковали. Тем временем сам Джек, любитель театральных эффектов, орал благим матом, как будто Евгений гнёт раскалённое железо непосредственно на его запястьях. На самом деле орал он из-за того, что отдирал с головы и щёк пучки козьего волоса. Корку засохшей смолы пришлось оттирать скипидаром и ламповым маслом вместе с несколькими слоями кожи. Наконец Джек замотал пылающую голову тюрбаном, оделся, нацепил саблю и вышел наверх янычар янычаром; в последний миг он остановился и что-то прокричал на сабире воображаемому бродяге внизу.
Во время представления Джек не решался смотреть на зрителей, но ван Крюйк через вёсельный порт наблюдал за драгунами в подзорную трубу и сказал, что они видели практически всё. Правда, глазеть им было особо некогда. Река разлилась, затопив часть прибрежной местности, так что галиоту не приходилось огибать мели. Течение было слабым, и галиот легко делал семь миль в час. Джек ожидал увидеть пустыню и не сомневался в её близости, потому что на всём тотчас оседала жёлтая пыль. Тем не менее отсюда Египет представлялся таким же влажным и плодородным, как Голландия. С любого места они видели поселение, и не одно, деревни проплывали каждые два-три часа, города — несколько раз на день. Насколько можно было видеть, по обе стороны реки тянулись золотистые пшеничные и рисовые поля в извилинах тёмно-зелёных прожилков — многочисленных рукавов нильской дельты, заросших тростником в рост человека. Вдоль воды росли пальмы, города окружали сады смоковниц, цитрусовых и кассий.