Смешилка — это я!

Он сказал, что не хочет в могилу, хотя место покойников именно там.

Нет, этот Покойник хотел жить!

Следователь прокуратуры станции Антимоновка Антимоновского района такой походкой, какой обычно идут за гробом, двинулся в направлении к двери, обитой ржавым железом и запертой на тяжелый замок… К двери, которая вела в подземелье. И мы все, словно траурная процессия, пошли за ним.

— Фактически мы направляемся к захоронению, — скорбно, но четко произнес следователь. — Вы живьем захоронили здесь того, кто еще недавно был человеком.

Я подумал, что человеком полууголовник Григорий не был никогда.

Потому ли, что следователь высказался непосредственно вслед за Покойником, или оттого, что Покойник явно был на его стороне, мне почудилось, что голоса и интонации их чем-то похожи. Уж не та ли это похожесть, которую я уловил по телефону? Или Покойник подстраивался под следователя, отчего и походка у них была почти одинаковой, будто они притормаживали сами себя.

Глеб не оправдывался. Он почему-то молчал.

— Но ведь ты выпустил Племянника Григория на свободу? — спросил я его на ухо.

— Да, — ответил он со столь плохо скрываемой отрешенностью, что это могло означать и «нет».

— Вскрытие захоронения мы решили произвести в вашем присутствии, — уже официально произнес следователь.

Его спутники в знак согласия еще глубже запрятали шеи в воротники, а руки в карманы.

И вдруг… словно навстречу следовательскому голосу, как бы услышав его, из подземелья рванулся вопль:

— На помощь! На помощь, товарищи-граждане!.. — Слово «гражданин» было Григорию ближе, чем слово «товарищ».

Процессия, говоря траурным языком, омертвела.

— Покойник заговорил! — прошептал Покойник.

Вернее было бы сказать, что Племянник Григорий заголосил.

— На помощь, товарищи-граждане!.. Я весь ихний кружок раскружу! Уничтожу… А тебя, парнёк, вздерну на первой березе… или осине!

У меня, значит, был выбор.

Это орал тот самый полууголовник, который сам с собой играл в карты, приговаривая: «А мы вас отсюда ударим!», «А мы вам отсюда воткнем!..», «А мы вас козырем по загривку, по голове!».

Тот самый полууголовник, который почему-то упрямо сокращал на одну гласную букву слово «паренёк» и называл меня словечком «парнёк».

Гласная «е» его не устраивала. Он вообще говорил мало: похоже, ни гласные, ни согласные его не устраивали. Может быть, он, говоря политическим языком, был против гласности и согласия? Или это я ему с досады приписывал?

— Обвинение в убийстве отпадает, — разочарованно объявил следователь. Я вспомнил вышку в Лужниках. А наша «вышка» на моих глазах стала рушиться. — Но остается в силе другое обвинение: покушение на убийство! Попытка живьем замуровать человека… Уголовная статья меняется. «Вышка» вам не грозит. Тем более если вы сами, своими собственными руками освободите жертву из подземелья! Тогда и подписка о невыезде не потребуется.

— Раненый и голодный зверь особенно опасен, — вновь констатировал Покойник то, что мы уже и без него констатировали в первой «Очень страшной истории». Он, похоже, хотел запугать нас.

Неожиданно Покойник перешел на воинственный тон:

— Я сам! Сам освобожу его!.. И сниму с вас всех обвинение… Бегите назад, не оборачиваясь! А я брошусь вперед… На амбразуру!

Он выхватил из рук следователя Антимоновской прокуратуры неказистый заржавленный ключ, которого я вначале не заметил, потому что следователь его плотно зажал в кулаке и как бы скрывал от нас. Покойник кинулся к подземелью… Я давно уже мечтал броситься в Наташином присутствии на какую-нибудь амбразуру. Но ключ был сначала тайно и прочно зажат в руке следователя, а теперь был в руке у Покойника. Не вырывать же его!.. И еще я вспомнил арию из оперы «Пиковая дама»: «Сегодня — ты, а завтра — я… Пусть неудачник плачет!» (Меня все больше тянуло не к низким, а к классическим образцам!) Вчера героем слыл я, а ныне им намеревался прослыть Покойник… Кто будет завтра — трудно предугадать. Я, к несчастью, оказался в тот миг неудачником. Но не плакал, к чему звала меня оперная ария… Еще не хватало расхлюпаться на глазах у всех, и особенно на двух глазах, которые принадлежали ей!

Покойник находился уже на самом пороге своего подвига: у ржавой двери с ключом в руке.

Перед этой дверью, обитой железом, он остановился и взглянул на нее так, будто уходил на фронтовое задание, из которого не было шансов вернуться. И произнес целый монолог:

— Я выпущу его, если вы предварительно скроетесь. Пусть риску подвергнусь я один! Если может погибнуть один, не надо погибать всем шестерым… Не забывайте меня! — Он бросил многозначительный взгляд на Наташу. — Пусть голодный Племянник растерзает и съест меня одного… Я пойду на это во имя вашего будущего! Если буду знать, что вы в безопасности, мне будет легче…

Покойник не жалел слов, потому что, как я думал, жалел себя — и хотел оттянуть время.

Я вспомнил строчку из Тараса Шевченко: «Не забудьте, помяните незлым, тихим словом…» (Опять меня потянуло на высокие образцы!) Конечно, краткость — родная сестра таланта! Но у Покойника такой сестры не оказалось.