Смешилка — это я!

«Даже всеми признанный русский гений, не нуждавшийся в самооценках, однажды воскликнул: „Ай да Пушкин!“ А обращаясь к художнику, в какой бы сфере искусства он ни творил, гений дал ему высокое право:

Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник

?»

Бабуля продолжала в своем дневнике ссылаться на Пушкина. И дальше писала: «Боюсь не дождаться, когда моя взыскательная внучка предстанет перед „своим“ судом. Она будет долго раздумывать: довольна ли своим „трудом“. И потому позволю себе сказать, что очень довольна ею и ее трудом во имя людей. Пусть это и звучит высокопарно».

Услышав на кухне от режиссера бабулины оценки дочери, мама отбросила в сторону свою воспитательную миссию:

— Вы разрешите заново выразить мое отношение к дочке? Всего в одной фразе. Или в двух.

— Жду с нетерпением! — обрадовался режиссер.

— Я горжусь Смешилкой. И тоже люблю ее больше всех на земле! — Мама не обиделась… Чего ж я страшилась? Наоборот, она восторжествовала.

— А я на каком месте? — поинтересовался папа.

— На третьем, — не задумываясь, определила мама.

— А кто на втором?

— Навсегда останется моя мама. Нет… пожалуй, она вместе с дочкой — на первом!

Папа, таким образом, передвинулся на освободившееся второе место. Похоже, это его устроило.

Не в избытке ли у меня все эти «похоже», «вроде», «будто» и «словно»? Они вроде (опять «вроде»!) таят в себе раздумчивые сомнения, застенчивую неуверенность. Уберегают от чрезмерной самоуверенности тона… Но не злоупотребляю ли я этими свидетельствами своей скромности?

— А мое прежнее высказывание о дочери уничтожьте. Ладно? — попросила мама.

Режиссер промолчал. А ознакомив меня с той короткой беседой, сознался:

— Уничтожать ничего не стану. Как было, так и должно остаться! Получился весьма достоверный сюжет. А достоверность, как уже доказывал, — это душа документальной картины. Ты согласна?

— Ну а если все-таки вырезать?

— Ни в коем случае!

Я сдалась. И подумала: «Если бабулино мнение обо мне появится на телеэкранах… почему тогда ему не появиться в моей тетрадке?» И вот оно появилось.

Следующей участницей бесед за кухонным столом стала Нудилка.

Она принялась бодро и весело объяснять режиссеру, что у нее одна нога короче другой.

— Одна нога длиннее другой, — уточнила я так, как уточнял ее брат.

Не услышав меня, Нудилка с удовольствием сообщила, что из-за упомянутого дефекта она многие годы сходила с ума. С предельной веселостью оповестила о том, что даже хотела «покончить с собой».

— Ты что, совсем разучилась нудить? — разочарованно спросил режиссер.

Ему хотелось, чтобы вначале она продемонстрировала свое давнее удручающее занудство. Как горькое воспоминание… А чтобы уж после мы с ней вдвоем продемонстрировали, как я от занудства ее исцеляла.

Нудилка наконец этот сценарный план ухватила — и тягучим, умирающим голосом стала предъявлять режиссеру претензии:

— Почему вы позволяете себе прерывать мою исповедь? У вас разве тоже одна нога короче другой? И вы тоже испытали, что значит хромать по жизни? Я пришла на вашу — ненужную мне! — съемку бодрой и жизнерадостной. А вы бесцеремонно перебили меня. Прервали… Считаете, что если превратили Смешилку в звезду, то и всех вокруг осчастливили? Я снова не хочу жить…

Глядя в камеру, Нудилка пояснила:

— Так бы я вела себя прежде.

— Стоп! Достаточно… Зрители убедятся, что прозвище у твоей целительницы снайперски точное: Смешилка сумела исцелить тебя юмором. Освободить от обидчивости и занудства. Прости, что перечисляю твои, к счастью, ликвидированные недуги. Плоды лечения ты нам продемонстрировала вначале. Доказала, что даже о тяжком можно вспоминать с легкостью, без уныния. Отшвырнув ощущение безнадежности… А теперь вы обе познакомьте нас, пожалуйста, с короткими фрагментами исцелительного процесса. Если возможно…

Мы не заставили себя упрашивать.

— Когда ты припадаешь на левую ногу, это выглядит очень обаятельно. Или пикантно, как говорит твой брат. Я заметила, что мальчишкам это нравится, и они внимательно на тебя смотрят, — начала я.

— На калек всегда обращают внимание. Их унижают состраданием, — с горечью пожаловалась «вошедшая в прежний образ» Нудилка.

— Ничего подобного! Они видят в тебе не калеку, а женщину. Будущую, во всяком случае… — смягчила я свое наблюдение.

— Из всех мнений противоположного пола меня интересует только мнение моего брата.

— Семейственность какая-то! — осуждающе, но неискренно запротестовала я. Хотя в этом наши вкусы сходились.