Смешилка — это я!

Сериал, который режиссер снимал — со мной в главной роли! — набирал обороты. Одновременно монтировался фильм об, увы, покинутой нами квартире. Однажды я осмелилась упрекнуть режиссера в том, что иногда он, сокращая снятый материал, режет его «по живому». С тех пор режиссер «резал» кадры, связанные со мной, столь осторожно, точно боялся ненароком «поранить» меня… не на пленке, а в действительности. И определял судьбу тех кадров в присутствии исполнительницы главной роли. То есть при мне.

— Ну а почему мы, в основном следуя твоему сценарию, не обращаемся к тем, которые предпринимателями не стали? Мы их обижаем. Без них сериал о твоем «Отзывчивом доме» будет многими зрителями не одобрен, — неожиданно предупредил режиссер.

«О чем он печется в первую очередь — о сериале или о моем „Доме“? — спросила я себя. И, защищая режиссера, поспешно сама же ответила: — Одинаково и о том и о другом!»

Словно услышав его, и папа высказался очень похоже:

— Ну а те, которые не «гибнут за металл», так как за него не воюют, могут пригодиться тебе своими знаниями, своими очень важными, но неважно оплачиваемыми профессиями…

Я прислушалась — и немедленно обратилась по радио к тем, кого именуют «рядовыми гражданами».

— Как раз они, «рядовые», первыми поднимаются в праведные атаки. И к тому же их большинство, — поучал меня режиссер.

И оказался прав: «рядовые» сразу отозвались на мой призыв. Обошлось без подделки чьих-либо голосов и других завлекающих приемов с моей стороны.

— Ты знаешь, в каком возрасте обожаемая нами Одри Хепбёрн взялась опекать подростков и детей всего мира? — экзаменующе спросил меня режиссер. Я была не в курсе. — Ей стукнуло приблизительно лет сорок пять. А тебе? Не сомневаюсь, что еще никогда и нигде девочка, подросток, не организовывала «Отзывчивого дома». Дома заботы о своих сверстниках! И тех, кто помоложе… Имеет место, вновь напомню, уникальнейший случай. Сериал расскажет о небывалом историческом факте! — Режиссер трижды прокатил оба своих «шара» по дивану, что было приметой крайнего творческого возбуждения.

«Не слишком ли это? Новый фильм, а за ним — сериал? — Но тут же скромность свою я обуздала: — А почему чересчур?»

Режиссер подошел к окну и тем же торжествующим тоном сообщил:

— Жаждущие подмоги столпились возле твоей виллы! — Сообразив, что ликовать по поводу больных или обделенных заботой странно и неэтично, он сбавил тон: — А вообще-то сердце болит от этого зрелища…

И мое сердце сжималось от иных просьб, порой буквы в письмах размывались от слез.

Дом наш притягивал к себе все больше людских надежд. Менеджер и продюсер видели в этом дополнительную рекламу сериала, а я — требование оправдывать чужое доверие.

Студия направила мне, как говорили, «на выручку» трех женщин, которых представили продолжателями традиций матери Терезы. Все трое, и правда, умели сострадать, успокаивать, выстраивать справедливую очередь из писем и их авторов. Но превращать надежды в реальность было моей обязанностью. Это не освобождало от занятий в особой гимназии. А в сутках были все те же двадцать четыре часа…

— Ничего страшного, — успокаивал меня папа. — Вспомни, сколько профессий было у Леонардо да Винчи.

Меня не переставали сравнивать с бессмертными. Всерьез я этого, конечно, не воспринимала. Но все же яснее осознавала, что на подробные записи в тетрадках времени может и не хватить. Хотя Леонардо да Винчи его бы нашел.

Свои тетрадки я доверяла читать только бабуле. Но ее уже не было… И я решила познакомить с ними родителей.

В тот поздний вечер я, по привычке уютно устроившись в своей постели, с удивлением услышала, что мама читает папе в их спальне страницы моих тетрадей. Слышимость в нашем доме была безупречная, что не вызывало у меня никаких претензий… Учитывая это, мама читала негромко, но так выразительно, чтобы папа мог вникнуть в текст.

За полночь, пробудившись, я услышала, что чтение за стеной продолжается. Вначале мама с папой то и дело смеялись. А после стали смеяться реже…

Я вновь засыпала и просыпалась, а мама не прекращала читать. Папа же не прекращал ее слушать. Так было до рассвета…

А утром — перед работой, за завтраком — они, явно взволнованные, не находили нужных слов. И сообщили, что детально выскажутся вечером. Но вовсе не откликнувшись на прочитанное, они уйти не могли. И стали прятать свою взволнованность за вроде бы второстепенными соображениями, которые привели меня к серьезным выводам…

— Чем дальше читаешь, тем меньше в твоих записках юмора, все больше тревог и печалей, — заключила мама.

— Я становлюсь скучнее?

— Ты становишься старше, — поправил меня папа.

— Никто не может успеть повсюду, — растолковывала мне более приземленная мама. — Надо выбрать для себя то, от чего нельзя отказаться. Чтобы не отказаться в конце концов от самой себя… Дела и цели не будут сокращаться, а станут со временем, уж поверь, лишь увеличиваться, нагромождаться!

— У тебя обилие многоточий, — подметил привыкший подсчитывать папа. — Означает ли это, что, написав, продолжаешь всматриваться в то, о чем ты уже написала?