Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Альтернативной формой заключения брака считался так называемый «тайный брак», реализовывавшийся как этнографический брак «увозом», когда родители по тем или иным причинам не давали согласия на замужество дочери, а она, напротив, стремилась к этому из‐за сильной романтической привязанности. Среди таких браков, заключавшихся исключительно по любви и по желанию девушки, встречались как счастливые, так и несчастливые истории. Возлюбленные «увозили» своих избранниц и из родительского дома (как гусарский ротмистр Андрей Васильевич Дуров Надежду Ивановну, урожденную Александрович[778]), и из института. А. Н. Энгельгардт вспоминала: «Про наш институт (московский Екатерининский. – А. Б.) было, например, известно, что лет за двадцать пять до моего поступления (в 1848 году, следовательно, речь идет о начале 1820‐х годов. – А. Б.) сын директрисы увез одну институтку и обвенчался с ней. Эта история в свое время наделала много шуму и передавалась институтками из рода в род»[779].

В крестьянской среде также была известна форма брака без согласия родных, называвшаяся венчанием «самоходкой»[780]. В этом случае заключение брака ставилось в зависимость от принятия именно девушкой решения о самовольном побеге.

При добровольности и обоюдном стремлении не всякая дворянская девушка могла набраться внутренней решимости обойтись без родительского благословения и пренебречь общественным осуждением[781], которому подлежал тайный брак, поэтому склонить ее к нему жениху было затруднительно. Иногда усилия оказывались безрезультатными, как в истории 1843 года шестнадцатилетней Софьи Андреевны, урожденной Бахметевой, испытывавшей сомнения на этот счет: «…Князь Вяземской… короткость обхождения своего с ея (В. П. Бахметевой. – А. Б.) дочерью безсовестно, непростительно, употребил во то убеждая ее при том согласиться на тайный брак к коему по словам его было уже им все приготовлено. Дочь ея прежде не соглашалась, но… по усиленным его убеждениям, к тому она стала колебаться…»[782]

Кроме того, организация отъезда и тайного венчания стоила немалых средств. Как передавала слова своего несостоявшегося зятя В. П. Бахметева, «Князь Вяземской сказал, что на сие нужны были ему 8-мь тысячь рублей ассигнациями которых он не мог достать еще»[783].

Реакция отца на тайный брак дочери характеризовалась той же «неумеренной строгостью», что и его отношение к ее эмоциональным предпочтениям, как показывает пример не достигшей 15-летия Надежды Ивановны, урожденной Александровичевой. Аргументы, служившие ее оправданию в глазах дочери, известной еще более неординарным поведением, не являлись таковыми для ее родителя, названного Н. А. Дуровой «величайшим деспотом в своем семействе»[784]: «Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь (садовую калитку. – А. Б.) и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми… В первом селе они обвенчались… Поступок матери моей хотя и мог быть извиняем молодостию, любовью и достоинствами отца моего, бывшего прекраснейшим мужчиною, имевшего кроткий нрав и пленительное обращение, но он был так противен патриархальным нравам края малороссийского, что дед мой в первом порыве гнева проклял дочь свою»[785].

Мемуаристка С. В. Капнист-Скалон воспроизвела уникальную историю тайного брака в 1780 году Марии Алексеевны, урожденной Дьяковой (1755–1807), с Николаем Александровичем Львовым (1751–1803), свидетельствующую о том, что данная форма брака могла носить и своего рода компромиссный характер, исключающий открытый конфликт с родителями и длительный разрыв родственных отношений с ними. При этом близкие по возрасту молодые супруги, с одной стороны, отстаивали свою эмоциональную привязанность и собственный матримониальный выбор, с другой – в течение нескольких лет вынуждены были приносить в жертву родительскому мнению себя и свои взаимоотношения:

«Будучи сговорен на матери моей (Александре Алексеевне. – А. Б.), дочери статского советника Дьякова, воспитывавшейся в Смольном монастыре, и зная, что друг его, Н. А. Львов, был страстно влюблен в старшую сестру ее, Марию Алексеевну, руки которой он несколько раз просил, но был всегда отвергнут (единственно потому, что не имел никакого состояния), отец мой (Василий Васильевич Капнист. – А. Б.), накануне своей свадьбы, решился для друга своего на такой поступок, который, пожалуй, решал, можно сказать, его собственную участь и мог сделать его на всю жизнь несчастным.