Смятение

В студии пахло пылью. Большое окно не открывалось, она распахнула оконца на кухне и в ванной, чтоб пошел свежий воздух. Джек их никогда не открывал: ему, по его словам, нравились жаркие дома и охлажденные напитки – он никак не мог привыкнуть к отсутствию льда и холодильников. Теперь она открыла окна проветрить помещение. Все было очень опрятно, постель заправлена, никаких грязных от кофе чашек, хотя в небольшой холодной кладовке для мяса стояла наполовину полная бутылка свернувшегося молока. Она приготовила себе чашку слабенького чая. Потом решила принять ванну и переодеться до того, как он придет домой. Домой… это и стало домом, подумала она. Он стал уже не таким пустым со всеми книгами, что он собрал, с одеждой, которую она в нем держала, с парой купленных им плакатов компании «Шелл» – один Теда Макнайта Кауффера, другой – Барнетта Фридмана[54].

Было уже почти половина восьмого, когда она переоделась и, чтобы услышать его еще с лестницы, оставила дверь открытой нараспашку. Попробовала было полистать нью-йоркские журналы, которых ему прислали целую кучу, но понемногу начала беспокоиться. Прождала до восьми часов, а затем попробовала дозвониться по его рабочему номеру. Это была прямая линия, ей не надо было соединяться через коммутатор, однако звонок вызова все звонил и звонил, а ответа не было. Он уже на подходе, уверяла она себя, но уже сама же начинала не верить в это.

Она ждала и ждала, а он не приходил. В половине девятого она налила себе крепкого бурбона с водой, отыскала помятую пачку «Лаки страйкс», что он всегда держал в кармане своего халата, и закурила одну: запах его сигарет действовал успокаивающе. Должно быть, его услали куда-нибудь и он не придет. Небо становилось лиловым, ветер, похоже, стих, хотя было по-прежнему облачно. Сев у окна, она следила, как по капле уходит свет, пока не стало темно. И лишь когда в окошко кухни, где она наливала себе второй бурбон, донесся – очень издалека – звон Биг-Бена у кого-то по радио, ей пришло в голову, что, возможно, это вторжение. Мысль явилась, что так могло быть, что он мог уйти, даже не попрощавшись с нею, ушел невесть насколько навстречу бог знает каким опасностям – на этот счет у нее иллюзий не было. Как могут тысячи людей сойти с кораблей и дойти до берега, где их непременно ждали немцы, не ведая страха потерять жизнь? И что бы он ни говорил про то, что он просто очевидец, если был он там, так и в него стрелять будут, как и в любого другого. Она понимала, что не сможет в одиночку сидеть в студии, ничего не зная. Она пойдет в паб в конце конюшен, купит себе выпивку и спросит про новости: там наверняка кто-нибудь да знает. Она ни разу в своей жизни не заходила в паб одна, и в обычной жизни то было бы суровым испытанием, но ныне отчаяние было слишком велико, чтобы робеть, и, когда в маленьком прокуренном баре все до одного мужики уставились на нее с любопытством, замешенном на неодобрении, с каким встречают женщин, приходящих в такое место без спутника, она, не обращая на них внимания, прошла прямиком к бару, заказала малую порцию виски и, когда расплачивалась, спросила бармена, слышно ли что новенького. Новеньким он бы это не назвал, ответил бармен, ей, понятное дело, известно, что мы вошли в Рим. Король Виктор Эммануил[55], кем бы он ни был, попав домой, отрекся в пользу кого-то, чье имя бармену не запомнилось. «Не скажу, что меня это трогает. Иностранные монархии лично для меня – закрытая книга».

Никаких новостей. Она была готова расцеловать бармена. Проглотила свой виски и ушла. Вернувшись в студию, разделась, закуталась в халат Джека и так легла спать.

И только оказавшись в кресле у зубного с ртом, набитым ватными тампонами, она узнала, что вторжение началось в то утро. Она закрыла глаза, изо всех сил стараясь удержать полившиеся слезы, но не смогла.

– Что вы, что вы, миссис Казалет, больно не будет, я еще даже и не начал. Один укольчик, и вы совсем ничего не почувствуете.

Луиза Зима 1944/45 годов

– Ты лежи, лежи. Тебе совершенно незачем вставать. Я просто побреюсь, оденусь – и нет меня.

– Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?

– Лучше не надо. В поезде могут оказаться знакомые.

Он исчез, и она услышала, как полилась вода: квартира была устроена из одной громадной комнаты, и перегородки были очень тонкие. Зазвенел его будильник: было половина шестого – он ни за что не хотел опоздать на поезд. Пошарив рукой, она прихлопнула будильник. «Подожду, пока он уйдет, – подумала, – потом встану, умоюсь, оденусь – и уйду».

Когда он вернулся, полуодетый – на черных носках у больших пальцев были видны дырки, заношенные трусы аж блестели, – она спросила:

– И когда я вновь увижу тебя?

– Боюсь, некоторое время нам не увидеться. Скорее, предстоит пережить чуток сумасшедшей войны. – Он подхватил не очень чистую белую сорочку, сунул руки в рукава и стал застегиваться. – И, полагаю, это чуток зависит от твоего мужа.

– Неужели? Как так?