Смятение

В конце концов они таки пересеклись – на один вечер, – и она заметила, отчетливее, чем прежде, как привычные домашние шутки вяли в присутствии Майкла, сидел ли тот с застывшей добродушной улыбкой на лице или, что еще более неудобно, пытался перещеголять их, – и тогда либо слышался угодливый смех, либо кто-то менял тему разговора. Им с Хьюго было неловко друг с другом: Хьюго пытался поддеть его, а Майкл пренебрежительно осаждал его, а потом шел на мировую. «А ты почему сейчас в Лондоне?» – спросил он Хьюго, который ответил, что у него есть работа в военном министерстве.

– Ты, стало быть, здесь живешь?

– В общем, да, пока работа не кончится. Луиза очень любезно сказала, что мне можно.

Когда в ту ночь они укладывались спать, Майкл заметил:

– Думаю, ты могла бы прежде меня спросить о Хьюго. Он способен быть немного паразитом.

– Извини. Я думала, ты доволен будешь. Во всяком случае, он не ведет себя как паразит, постоянно приносит прелестные вещи. Те бокалы, из которых мы пили за ужином, это он их принес, и ту стеклянную вазу в виде купола с цветами – тоже. Он жутко умеет выбирать вещи и всегда дарит их мне… нам, – поправилась она.

– Что ж, будь осторожна, чтобы он не попытался подцепить тебя.

– Что за дурацкая мысль, – резко ответила она. Тогда она была сердита – и невинна.

Случилось это поближе к Рождеству. У нее разболелось горло – зимой всегда становилось хуже, – и сопровождалось подавленным состоянием, которое все труднее и труднее становилось скрывать.

Однажды вечером Хьюго вернулся с работы раньше и застал ее в слезах. Она старалась смазать себе горло каким-то гадким коричневым снадобьем, от которого было больно, да еще и помазок она сунула слишком глубоко в горло, и ее затошнило. Он нашел ее в ванной комнате над раковиной, всю в горячке и в слезах. Хьюго уложил ее в постель, дал ей попить горячего и аспирин, потом пришел и сел рядом. «Я вам почитаю. Тогда у вас горло от разговоров болеть не будет», – сказал. Он был до того деловит и добр, читал ей до того прекрасно, что она почувствовала себя хоть и больной, но радостной, и уснула спокойным сном.

Когда проснулась, он все еще сидел рядом.

– Сколько времени?

– Колдовской час миновал, – сказал он. – Вы долго и хорошо поспали. – Он померил ей температуру, и она оказалась почти нормальной.

– Вы здесь все это время сидели?

– Большую его часть. Полли принесла мне сэндвич. Я читал. Но я не жульничал и не продолжал читать «Адриана». Читал кое-что другое.

– Хьюго, вы самое доброе существо, какое я только встречала.

– А вы существо, которое я люблю больше всех, кого я только встречал.

Настало полное трепещущее молчание.

Услышанное не было потрясением, признание казалось самым естественным на свете. Оно было тем, что и она чувствовала, и она сказала ему об этом.

Несколько недель после этого сознанием ее владело беззаботное счастье, казавшееся ей совершенно новым. Когда он каждое утро уходил на работу, осознание того, что вечером он вернется, поддерживало ее целый день. Силы вернулись к ней: она украшала дом, она куда больше старалась готовить вкусные ужины (у него был невообразимый аппетит: ел все, что на глаза попадало, и оставался худющим). Случалось, она ездила на велосипеде в центр города пообедать с ним, возвращаясь обратно в гору по Эджвер-роуд, цепляясь ременной петлей за грузовики. По выходным они вдвоем ходили по антикварным лавкам, отбирая что-нибудь для дома, – это напоминало ей, как до войны они с Полли ходили на Черч-стрит. Она и вправду чувствовала, словно вдруг стала гораздо моложе, едва ли и взрослой-то вообще: он был ей братом, ее другом, самой лучшей для нее компанией в мире – она любила его. Однажды она взяла его домой в Суссекс на выходные, где его ждал мгновенный успех. Обычно она каждые две-три недели навещала Себастиана, который уже топал своими ножками и точь-в-точь походил на Майкла. Эти посещения причиняли ей много боли, заставляли испытывать множество волнений и чувствовать себя виноватой. Она понимала: от нее ждут, что она окажется не в состоянии выносить разлуку с сыном, – понимала и то, что на самом деле не было никакой причины, зачем ее надо разлучать. Ей вовсе незачем жить в Лондоне: это Майклу было удобно держать ее там, однако втайне она знала: если бы заявила, что должна быть со своим малышом, он бы на это согласился. Еще это означало бы длительные и постоянные наезды в Хаттон, а на такое она пойти не смогла бы.

В эти недели о любви разговора не было: это само собой разумелось между ними, – но она все же рассказала ему, какой ужас и страх внушает ей враждебность Ци. Он выслушал, сказал, что знал, она не любит женщин, настолько сразу всех, что в том нет даже ничего личного. «И, как я полагаю, после войны у вас будет Майкл, чтобы защитить вас от нее», – закончил он. Увидев же, что она молчит, вдруг выпалил: «Только он не защитит, так? Он делает все, что она пожелает».

Она пристально глянула на него, осознавая ужасную правду:

– Разве? Да, он так и поступает.

– Луиза! Я вас не спрашивал: поклялся, что не спрошу никогда, – но сейчас спрашиваю. Вы его любите?