Смятение

Майкл вел себя ужасно, заметила она, в душе ее теплилось убеждение, что их честность должна была бы быть как-то вознаграждена.

– Мы ведь ему правду сказали, – то и дело твердила она. – Или, во всяком случае, ты сказал.

– Правда не всегда приятна для других людей, – ответил он. – К тому же он любит тебя. Нельзя сбрасывать это со счетов.

– Откуда ты узнал, что он меня любит?

– Он не пришел бы в подобное неистовство, если бы не любил.

– Значит, не надо нам было ему говорить, – произнесла она спустя некоторое время.

– О, дорогая, надо. Всякое иное было просто ложью, обманом… жуткой гадостью…

За разговором они спустились на кухню пообедать, но есть ни ей, ни ему не хотелось. Хьюго сказал, что должен все же собраться, и, пока они выискивали повсюду его вещи и разыскивали что-нибудь, во что их сложить, возник вопрос: а куда же, скажите на милость, ему податься. Он об этом не думал, признался Хьюго, подыщет местечко – ей об этом нечего беспокоиться. Но, конечно же, она беспокоилась и подумала, а не мог бы он пойти к дяде Хью. Но если так, то как они объяснят это девчонкам? Слава богу, их в те выходные не было. Когда он уложил вещи, она подумала об Арчи. Хьюго знаком с Арчи, они друг с другом ладили, думала Луиза. «Но я не настолько же его знаю, чтобы пойти и завалиться к нему», – возражал Хьюго. Она устроит, сказала она. Но когда позвонила Арчи, никто не ответил. К тому времени было уже почти три часа, и Хьюго заявил, что ему лучше просто уйти.

– Я всегда могу пойти в турецкие бани. А в понедельник смогу найти кого-нибудь на работе, у кого есть что-нибудь на примете. Тебе в самом деле не стоит об этом беспокоиться.

– Но ты же позвонишь мне сказать, куда ты пойдешь? – спросила она.

– Я позвоню тебе в понедельник вечером, после того как Майкл уедет. Обещаю.

То, что они должны расстаться, уже сказывалось. Вещи его уже в прихожей: они не знали точно, когда Майкл вернется, и Хьюго не хотел идти на риск еще раз быть выставленным вон. Он обнял ее и нежно поцеловал в губы.

– Какая-то дьявольская неразбериха, правда? – произнес он. У нее в глазах стояли слезы.

– Проводить тебя до автобуса?

– Лучше не надо, лучше я с тобой тут попрощаюсь.

– Я тебя так сильно люблю.

– Ты существо, которое я люблю больше всех, кого я только встречал, – сказал он. Он отвел волосы с ее лба и снова поцеловал. – Прощай, милая моя Луиза.

После того как закрылась входная дверь, она расслышала, как звякнула калитка палисадника. Ей не были слышны его затихавшие шаги, и в доме воцарилась тишина. Она поднялась наверх в комнатку, которая была его, бросилась на его кровать и плакала так, что даже горло заболело.

Однако то было лишь началом того времени, что оказалось самым черным в ее жизни.

Когда Майкл вернулся, она безо всяких рассказов поняла, что он все обсудил со своей семьей – с Ци. Теперь им владела холодная решимость школьного учителя. Она поедет с ним в порт, где ему предстояло вступить в командование новым эсминцем. Жить она будет в тамошней гостинице, а он будет ночевать на берегу. Уезжают они в воскресенье днем. И он потребовал от нее всего одного обязательства. Она не будет писать Хьюго или общаться с ним каким-либо иным способом. Совсем. И только так. Она была настолько оглушена такими переменами, что согласилась – и только потом поняла, что, когда Хьюго позвонит в понедельник вечером, ее уже там не будет. Попросила разрешить ей написать всего одно письмо ему и объяснить, что произошло, но Майкл ответил: нет. «Судья разъяснит ему, что к чему, – сказал он. – Совершенно нет необходимости тебе предпринимать что-то в этой связи».

Вот так, всего двадцать четыре часа спустя она уже стояла в мрачном просторном вестибюле у регистрационной стойки гостиницы «Стэйшн» городка Холихед[57], равнодушно ожидая, пока Майкл оформит все бумаги и отыщут ключ от их номера. Потом носильщик провел их в лифт, поднял на третий этаж и повел по широкому темному коридору мимо множества дверей, пока наконец не остановился у одной из них и, повозившись ключом, не отпер ее. Когда он внес чемоданы и получил от Майкла шиллинг, то ушел. Они вновь оказались наедине – больше, чем в поезде, где рядом находились другие люди и было шумно.

– Я оставлю тебя вещи разбирать, – сказал он, помывшись, что прозвучало как поблажка. – Встретимся в ресторане через полчаса.