Смятение

– Хорошо, я приеду. – Почему-то вся эта затея вселяла в нее какой-то смутный страх, но она этого не сказала. – И вовсе, – заговорила она, наливая им по второй чашке кофе, – и вовсе дело не в том, что она американка. Дело в том, что он женится на первой же попавшейся девчонке.

– Забавно, что ты это говоришь. Я просто думаю, какое множество родителей сидят сейчас за кофе в Америке, читая письма от своих двадцатилетних сыновей, где говорится, что те влюбились в Гризельду Уикхэм-Пейнсуик-Уикхэм или Куинни Блоггз и просто с нетерпением ждут, когда смогут представить их своим семьям. Уверен, мы не одни такие, если в этом есть хоть какое-то утешение.

Она улыбнулась ему. Нечасто он пускался в такие полеты воображения: сказанное им во многом напоминало то, что когда-то звучало из уст милого Руперта…

– Так вот. Где примерно ты намерена поискать?

– Поискать?

– Себе дом. Время для покупки было бы удобное, хотя нам потребовался бы чертовски надежный оценщик… думаю, по меньшей мере треть домов в Лондоне понесли что-то вроде ущерба от войны.

– Эдвард, я вообще не понимаю, зачем нам переезжать. Дом на Лэнсдаун-роуд вовсе не так велик. Лидия могла бы жить в комнате Луизы, а Роли с няней… мне придется найти ее… могут расположиться на верхнем этаже с прислугой. А комнату Тедди можно держать про запас.

Однако он был настойчив, и в конце концов она уступила, а потом подошел приятель Эдварда и предложил им выпить за то, что Гитлер застрелился – вокруг такого рода известия в иных обстоятельствах они вели бы разговоры целый вечер.

* * *

В воскресенье вечером Майкл отвез Луизу в больницу, перед тем как сесть на поезд обратно в Портсмут. Это значило, что она останется там одна несколько раньше, чем изначально намечалось, но ему хотелось убедиться, что она в больнице, и он обязан был успеть на поезд.

– Пойдем куда-нибудь пообедаем? – сказал он ей в то утро.

– Как хочешь. – Особой радости она не выказала, однако, с другой стороны, в последнее время, похоже, ее вообще ничего не радовало. Мамочка написала два невероятно длинных письма о том, как Луиза посреди недели убежала из Хаттона, и в обоих утверждала, что, разумеется, она и понятия не имела, что Луизе неизвестно о смерти Хьюго, и он был уверен, что мамочка не сказала бы этого, если бы то была неправда, хотя Луиза заметила: «Она ненавидит меня и отлично знала, что я не знала».

– Если бы я знала, я вообще туда не поехала бы, – добавила она, но он списал все это на истерику со стороны Луизы. Конечно, это опечалило ее: смерть кого угодно, как известно, печалит. Его самого это опечалило – неким замысловатым образом. Если честно, стоило ему подумать о Хьюго, а это случалось чаще, чем ему того хотелось бы, потому что пробуждало множество противоречивых чувств, в которые он не хотел углубляться, на него накатывали прилив ревности, печаль, тоска по безмятежному времени в своей жизни до войны, когда Хьюго приезжал к ним на каникулы, оставаясь на недели, и мамочка относилась к нему как ко второму сыну, поощряя их к тому, чтобы они все делали вместе. Они играли в теннис, охотились, отправлялись в походы по горам и на лодке по озеру, и с него, с Хьюго, он написал один из лучших портретов в жизни. И мамочка была такая прелесть – ни во что не вмешивалась, только каждую неделю у нее обедали разные дочери ее друзей, а некоторые и выходные проводили, и в семье шутили о том, какие они все без исключения отчаянно невзрачные и скучные. Это здорово отвратило его от девушек, но мамочка по всегдашней своей доброте говорила, что бедняжек этих нужно пожалеть. Она называла их с Хьюго древними греками. И была очень добра к матери Хьюго, довольно регулярно посылала той деньги, чем сильно тронула Хьюго: он тоже мать свою обожал. Короче, он чуточку влюбился в Хьюго и очень долго никому в том не признавался, но в конце концов это вышло наружу. У Хьюго не было того же чувства, что и у него, что порой казалось ужасным, и они едва не поссорились. Конечно, мамочка знала: она, казалось, знала обо всем, что его касалось. «О, дорогой, какое же подлое невезение», – сказала она тогда: взгляды ее были изумительно широки, большинство матерей были бы взвинчены до крайности, но мамочка была не такая. После того Хьюго какое-то время совсем не приезжал в Хаттон, но тогда, когда он нашел Ровену и чуточку влюбился в нее, он совсем не возражал против приездов Хьюго. Но вот Хьюго вполз в его дом и соблазнил его жену – по-настоящему грязное дело. И у нее не будет еще одного ребенка, хотя мамочка говорила, что, по совести, должна бы – сына и брата для Себастиана. Только в последнее время с Луизой стало трудно в постели, все время говорит, что не хочет и что она устала. Он думал, что это, наверное, потому, что ей, бедняжке, больное горло всю жизнь отравляет. После операции он позаботится, чтобы она хорошо отдохнула, – возможно, думал, острова Силли ей вполне подойдут. Морской воздух и спокойствие, если бы еще и подруга Стелла смогла побыть с нею. Ему так хотелось, чтобы она вновь была здорова и счастлива.