Smoke and mirrors

«Где-то там, видимо, и не зашла мне любовь к утру», – подумал он, приподнимаясь на локте, опертом на жесткую темно-коричневую кушетку. Нужно было неимоверным усилием воли заставить сон уйти и отправить ничего не соображающее тело на утренний сбор. «Никогда их не понимал. Людей. Ведь весь мир мучается, вставая с утра. Давайте же наконец перекроим эту отгнившую систему мышления и перейдем на 12-часовой подъем. Все страдают и молчат. Ненавижу их. И себя из-за них. Идиоты бесполезные, стадо зверей беспородных. Бесцветные твари, рабы системы. Ненавижу», – как и в любое другое утро мысленно проклинал он род человеческий. Да и работать ему, скорее, приходилось, чем хотелось. Каждое утро он ненавидел каждый атом вокруг себя. Каждое ненавистное утро. Каждый ненавистный атом. И обстановка вокруг уж точно не способствовала бодрости духа, – все эти, оставшиеся на Земле Русской вместе с бессмертным обитателем Мавзолея «монументальности», – холодные, будто сжимающие тебя в тиски стены, бледно-голый кафельный пол дождливо-серого цвета, выцветший линолеум с многочисленными черными полосками от ботинок в коридорах, бесконечно жужжащие системные блоки, снующие серьезные морды и орущие начальники. «А вот в промежутках между всем этим заложено все безудержное веселье этого мира – долгожданный сон», – размышлял он по пути в кабинет с блеклой розово-серой дверью и табличкой с номером «202».

Сутки выдались непростыми. По области объявили тревогу, связанную с побегом какого-то среднестатистического обитателя этих мест, по его мнению, и «участника известной своим бескомпромиссным отношением к жертвам, кровавыми расправами и прилюдными казнями ОПГ, главой которой считался ныне погибший Шато Тамарладзе», по мнению местных источников информации. Любят они преувеличить. Лишь бы «громко кричало». Лишь бы потенциальный потребитель не пробежал мимо жирного заголовка, отрубающего голову не только очередной жертве очередного маньяка, но заодно и правде, и объективности, растворяя эти понятия в ядовитой зловонной куче цепляющих сознание фраз и словесных оборотов. Каждый час приходилось делать обход и оставлять в дежурке рапорт по результатам. Раз в час приходилось покидать свое, хоть и не очень уютное, но вполне обеспечивающее здоровый сон, дерматиновое лежбище. Слепая к простым нуждам людей бюрократия: она не оставляет времени ни на сон, ни на еду, ни на развлечения. Лучшее развлечение, предоставляемое бюрократией – склока в очереди с таким же отупевшим от бессмысленности происходящего и отяжелевшим от усталости человеком. «А что уж говорить, когда находишься внутри этого сложного, закостенелого механизма, со скрипом раскручивающего свои древние шестеренки?», – уже более спокойным тоном рассуждал он сам собой, пропуская мимо ушей и взгляда творившийся вокруг «разбор полетов» (именно так именовались утренние сборы с подачи руководства). Как обычно кого-то заставили встать и краснеть у всех на виду, осыпая проклятиями за небольшую провинность. «Если бы никто не косячил, некого было бы и наказывать. А в этом-то и состоит основная цель этого места. Наказывать. Опустошать. Так что, если подумать, обвиняемый и обвиняющий находятся в полной взаимозависимости. Начальнику благодарить нужно этого бедолагу, а не сносить челюсть его самолюбию, делая это с явным удовольствием и чувством полнейшего превосходства. Да-а, не было бы тех, кто мусорит, не было бы и дворников», – жалел он то ли сам себя, побывав не раз на месте «бедолаги», то ли самого потупившего взгляд провинившегося.

Толчок в локоть вернул его в реальный мир. Непонимающим взглядом он огляделся, приводя в соответствие данные, получаемые из внешних источников с данными, проистекающими изнутри него. Несколько секунд потребовалось для установления контакта с окружающим миром. Только сейчас он почувствовал, что на него пристально смотрят. «Ну, пиздец», – не заставила себя ждать мысль, вслед за которой ревущий откуда-то спереди голос проорал его фамилию. Судя по всему, проорал не в первый раз. «Ну, точно пиздец», – повторил он про себя, пытаясь припомнить, где же допустил прокол. Зрители сидели на местах, шоу начиналось.

– Встаньте, покажитесь нам, что вы, как замерший от крика баран? – поступила реплика от члена труппы этого иммерсивного театра и, как назло, исполняющего роль его непосредственного начальника

В зале раздалось приглушенное хихиканье.

– Я, я… Я не баран, – только и пролепетал в ответ себе под нос, поднимаясь, второй участник представления, то есть он сам.

– Вы видели три своих последних рапорта? Подозреваю, что для Вас они представляют еще большую тайну, чем для меня, – завязка была в самом разгаре.

Снова компульсивные смешки этих «штрейкбрехеров».

– Д-да, да… Конечно, я видел их, – нехотя пытался оправдаться он, попутно вспоминая, что попросил Олю сдать три последних рапорта за него.