Смола

Так что же все-таки случилось с кроликами? Родились крольчата? Мне кажется, я слышу их писк. Они сбежали из своей коробки? А что с остальными животными в сарае? Их я тоже слышу. Ты не забываешь их кормить?

Уже ночь. Не шуми!

С любовью, мама.

Сестренка

Пока моя младшая сестра лежала в соли, я принесла еще бинта и очистила больше смолы. Мама сказала, что от меня странно пахнет. «От тебя постоянно пахнет смолой, тебе нужно больше гулять в лесу», – написала она. А я прошептала, что не просто пахнет, а очень вкусно пахнет. И мама улыбнулась.

Как-то ночью во дворе у пекаря я нашла целый мешок с выброшенными сдобными булочками и принесла его домой. Эти булочки мы с мамой ели в кровати перед сном. А когда Карл стал говорить, что мама ест их слишком много, то я выставила его за дверь. Иногда он так меня раздражал. Папа отказывался от булочек, и меня это расстраивало, потому что мне нравилось, когда мы делали что-то втроем. А теперь мы и вовсе перестали бывать вместе.

Худшее было то, что папа стал часто злиться. Не на меня или маму. С нами он всегда говорил по-доброму, если вообще говорил. Честно сказать, я даже не знаю, на кого он злился. Иногда я слышала, как что-то бубнит себе под нос. Может быть, у него тоже был невидимый друг и он его ругал?

Я тоже иногда ворчала на Карла, но не сильно, чтобы он совсем не исчез… и не стал полностью невидимым братом.

Меня беспокоило кое-что еще. Вокруг было слишком много вещей, но, хоть они мне и нравились (особенно те, которые мы нашли вместе с папой), что-то с ними было не так.

Я сравнивала наш дом и чужие дома, в которых я бывала. В них было гораздо легче ходить. К тому же ни в одном доме я не видела столько пыли и грязи. Мыши и пауки, разумеется, были моими друзьями, но мне нравилось, что в чужих домах нет мышиного помета и паутины, как, например, в кухне трактира. Другие дома не были похожи на наш, в них был другой запах. Даже – аромат. Особенно в трактире.

Я помню, что и наш дом не всегда был таким. Когда-то мы пользовались кухней и ванной правильно, а не просто складывали в них вещи.

Я бы так хотела, чтобы мы снова жили как раньше. Чтоб наш дом не был завален вещами. С другой стороны, они все были очень нужны. И папа говорил, что за нашими вещами нужно следить.

Я часто размышляла об этом, но не знала, как поступить. С папой разговаривать было все сложнее, а маме я боялась что-то рассказывать, ведь мои слова могли ее расстроить. Или еще хуже. Каждый раз, когда мне хотелось с ней чем-то поделиться – чем-то, что точно не понравилось бы папе, – я словно слышала его слова: «От этого мама умрет».

Я, конечно, несколько раз убивала животных (и получалось у меня хорошо), но маму я точно не хотела убивать.

Больше всего я боялась представить, что она теперь не лежит в своей спальне и не ждет меня. Не ждет, что я приду с едой и книгой, которую буду читать для нее вслух, а она будет поглаживать меня по голове и жестами показывать, что любит меня. Теперь для меня эти моменты были самыми счастливыми, потому что папа больше не брал меня кататься на лодке или гулять по лесу. С тех пор, как родилась моя младшая сестра, он вообще редко куда-то ходил.

Трудно с кем-то поговорить, когда тебе это запрещают. Особенно когда твой собеседник говорит мало, будь то мама, папа или невидимый брат-близнец. Вот почему мне, наверное, так нравилось читать вслух.

К тому же таким образом я убеждалась, что все еще это умею. Разговаривать.

Но мне по-прежнему нужно было молчать. И за пределами маминой спальни я вела себя тихо, как мышка, чтобы никто меня не услышал.

Так странно, что папа отправлял меня одну на главный остров и в то же время боялся, что меня кто-то увидит. Каждый раз он говорил одно и то же: «Не дай бог тебя кто-то увидит! И не говори маме, что ты ходила без меня».

Я не понимала, кто такой этот бог, в которого мы не верим, и при чем здесь он. Но еще меньше я понимала, почему папа не ходит со мной, чтобы охранять меня, а остается дома, чтобы охранять вещи. Только потом я поняла, что он боялся больше, чем я. Он боялся всего. Как и Карл.

Я поняла кое-что еще. Про боль и темноту. Карл несколько раз жаловался, что у него болят ноги, когда мы в темноте шли домой через Хальсен так долго, что на ногах появились мозоли. Той ночью мы грели руки у печки у кого-то в гостиной, но перед этим врезались в старую металлическую раковину, которую какой-то умник поставил прямо у дома.

Карлу было очень больно. А у меня пошла кровь. Мне тоже было больно, совсем немного.

Тут я обнаружила, что еще больше боли в темноту не помещалось, поэтому боль осталась в нас с Карлом. Темнота заполнена доверху. Ровно как и наш дом.

Может, и папа это заметил. Может, и ему было больно в темноте. А может быть, он думал, что мне не больно. А я не знала, можно ли мне рассказать.

* * *