Сидя в темном контейнере и смотря через отверстия на дорогу, я правда очень боялась, что кто-то придет. И все-таки расстраивалась, когда тень на дороге оказывалась мышью или лисой, а не человеком. И сама не понимала почему.
Еще я смотрела на деревья. На участке между лесом и дорогой, где раньше росли трава и кусты, теперь прорезались маленькие елочки. Неужели потом здесь вырастет целый лес и заполнит собой весь Ховедет? Тогда я буду сидеть в контейнере и смотреть на лес.
«Она должна быть с тобой, – сказал папа, уложив мою сестренку в контейнер. – Тогда у вас обеих будет компания».
Мы отодвинули покрышки и мешки, чтобы она могла лежать в своем гробу в контейнере рядом со мной. А если отодвинуть деревянную крышку, то я могла смотреть на нее.
Ее гроб был красивее всех, что папа делал прежде. Мама рассказывала мне о его знаменитых гробах, но они вряд ли были лучше этого.
Сначала казалось странным, что сестренка лежит тут рядом со мной. Но вскоре я привыкла. Я подумала, хорошо, что мы здесь все втроем: мой брат, наша младшая сестра и я. Тем более что все думали, будто я умерла.
На север
До приезда повара и открытия трактира оставалось всего несколько дней. Роальд покрасил и починил все, что нужно. Он с нетерпением ждал, как кухня вновь наполнится чудесным ароматом свежей еды и вытеснит запах краски. Он закончил все дела раньше, чем предполагал, но никак не мог успокоиться. Вдруг он что-то пропустил? Во всяком случае, тот план по ремонту, который он наметил изначально, был выполнен. И вот он, заслуженный выходной. Впервые за… шесть, семь, восемь лет? Он совершенно сбился со счета.
Время на острове текло не так, как на материке. Когда он работал учителем, то время выстраивалось перед его глазами в прямую линию с четкими делениями, как на линейке, – годовые контрольные работы, подготовка к урокам, каникулы, собрания, – и каждый новый год был отражением года минувшего. Все неминуемо повторялось: контрольные, уроки, каникулы, собрания. На острове же год тек плавно: сначала обволакивал Рождество, потом перетекал в лето и не спеша сливался с другими годами. Время не прерывалось, оно просто принимало разные формы. Здесь оно было добрым другом, которому не нужно было ничего, кроме того, чтобы просто быть.
Несмотря на то что Роальд успел насладиться тишиной, ему пришлось признаться себе, что он скучает по гостям, которые каждый день появлялись в баре как по расписанию. Он соскучился даже по продавцу рыбных шариков – такое прозвище ему дали в трактире, – который всегда сидел перед игровым автоматом и покидал его за одиннадцать минут до обеда. Девять с половиной минут – ровно столько, по его словам, проходило от его выхода из трактира до того, как он ставил велосипед у дома. И еще полторы минуты на то, чтобы встать с велосипеда, зайти на кухню, вымыть руки и сесть за стол.
Вот и все, что он в принципе рассказывал.
Нет, еще он был уверен, что свиное жаркое с соусом из петрушки надо сделать национальным блюдом. Особенно если оно ждет его дома. Вот почему он не смог устоять и вышел из трактира аж за двенадцать минут до обеда! А вот рыбные шарики он не любит, но когда-то на них можно было хорошо заработать, еще до того, как к власти пришел «красный блок» со своими идеями. Роальд никогда не понимал, что он имеет в виду. Но он и сам не любил рыбные шарики.
Про ребенка Роальд еще никому не рассказывал, хотя мог бы – на днях он пару раз встретил полицейского. Но что-то его остановило. Если уж с кем-то об этом говорить, то точно не с полицейским. Можно заехать в школу и посоветоваться с кем-то там. Например, он был бы не прочь поболтать с той симпатичной учительницей музыки. Правда с недавнего времени она помолвлена с каким-то моряком и явно мечтает о семье, детях и так далее.