Смола

Тело, которое он достал из соли, было совсем не похоже на то, каким оно было раньше. Моя сестра – и так маленькая, потому что была младшей – уменьшилась еще больше. Она стала худенькая-прехуденькая. Так, наверное, худеют, если целый месяц ничего не едят. Я подумала: а как бы выглядела мама, если бы с ней произошло то же самое?

Папа снова положил сестренку на стол, который все еще был темный от крови, стекавшей из ее тельца. На полу осталось большое темное пятно. В ней не осталось и капли, как он и хотел.

Теперь нам были нужны масло и смола. Мне поручили выйти на улицу и расплавить над горелкой смолу. Я расплавила ее в кастрюле из трактира. Папа говорил, что смолу нужно нагреть, чтобы она стала жидкой. Но не кипятить. Когда я зашла в мастерскую с первой порцией, он уже намазал сестренку маслом. Большая бутылка с маслом виноградных косточек, которая поблескивала на столе, была почти пустая.

Хорошо, что крови больше не было, и он закрыл дыру в ее животе. Он взял у меня кастрюлю, полил тельце смолой и с помощью кисти распределили ее равномерно.

Он все делал очень аккуратно, так же как во время рисования, и, хотя она была маленькая и худенькая, выглядела очень красивой. Моя сестренка. Как бы мне хотелось, чтобы она была жива.

Он поставил передо мной скамейку для ног, чтобы мне было лучше видно. Я поднялась на нее и стала наблюдать. Странно. С одной стороны, мне хотелось сбежать оттуда – спрятаться в спальне у мамы или в контейнере с Карлом. С другой стороны, я хотела все видеть. Чтобы быть рядом с папой.

Хорошо, что я была там, ведь он нуждался во мне. «Черт, нужен еще бинт!» И я протягивала ему один рулон бинта за другим, а он заворачивал в него сестренку. Сначала он обернул ее ножки и так дошел до головки – и ее лицо спряталось за узкими плотными лентами. «На кожу не должен попадать воздух», – объяснял он.

Когда она была замотана с ног до головы, я подумала, что мы закончили. Но нет. Он налил на нее еще больше смолы и снова начал оборачивать ее бинтами. И так до тех пор, пока он не сказал, что этого достаточно.

Тут папа сделал кое-что очень неожиданное. Он принес новый рисунок. Я давно не видела, чтобы он рисовал. И этот рисунок был не похож на другие. Он был нарисован черной тушью на деревянной дощечке. Он показал его мне.

– Как думаешь, похоже на нее?

Мне показалось, что совсем не похоже, потому что сестренка исхудала и лежала завернутая в сотню бинтов. Но было похоже на нее прежнюю.

Поэтому я кивнула.

– Мы положим его на лицо, чтобы не забывать, как она выглядела.

Он положил рисунок и прочно привязал его бинтами. Потом он достал большой кусок ткани и замотал ее снова. Ну и упаковал же он ее! Потом он вырезал в ткани овальное отверстие над ее головой, так чтобы через него был виден рисунок.

Теперь сестренка выглядела как одна из кукол-матрешек. Мы видели таких в Вестербю у кого-то в гостиной. Только эта была больше, и внутри была всего одна кукла.

Наконец папа положил ее в крошечный гроб, который смастерил сам. Сидя в контейнере, я слышала, как он что-то пилил, точил, стучал молотком.

В последнее время я часто сидела в контейнере, хотя никакие незнакомцы к нам не приходили. Мне кажется, к нам вообще никто не приходил, если не считать того почтальона, который останавливал у барьера машину и оставлял в ящике письма. Разумеется, я вела себя крайне осторожно, когда он мог приехать. Я видела через отверстия в контейнере. Хоть он и останавливался далеко – так далеко, что был для меня просто красным пятном, – мне казалось, что он видит меня даже через эти три отверстия. Поэтому всегда, когда он приезжал, я сидела тихо и не двигалась.

Даже учитывая то, что приезжал почтальон, и мне удавалось остаться незамеченной, папа все равно продолжал говорить, что нужно быть осторожной. Почтальон ведь может вернуться. Или приедет кто-то еще, увидит и заберет меня с собой.

Потом он стал говорить мне «кыш!» – это значило, что мне надо срочно бежать прятаться.

Я могла бы спрятаться и у мамы в спальне, найти другое укрытие или соорудить его себе из каких-нибудь вещей. Но папа говорил, что контейнер подходит лучше всего, потому что в нем точно никто не станет искать. Мне показалось, что он просто не хочет, чтобы я была с мамой, но не могла понять почему.

Наверное, он боялся, что я ей расскажу.

Потом я привыкла сидеть в контейнере с Карлом и смотреть на дорогу. Карлу я могла все рассказать, но он не гладил меня по голове, как мама, а я не могла погладить по голове его. К счастью, в одном из ящиков я нашла большого коричневого мишку. Он был хоть и старый, но такой мягкий. И его я могла гладить.

Если мне хотелось с кем-то поиграть – кем-то, кто мог двигаться, – я забирала к себе в контейнер кроликов. Они были мягкие и теплые, и когда я их гладила, то была на седьмом небе от счастья. В то же время мне было дико страшно. Вдруг папа найдет их, ведь он сказал, что кролики должны оставаться в доме, потому что в контейнере они будут шуметь.