Смола

Я по-прежнему любила ходить в поход в те ночи, когда на небе была луна. Тогда темнота светилась изнутри, сама по себе. И, конечно, мне помогали мои фонарики. Их у меня было много – разного размера и яркости – а еще много-много батареек. В контейнере я зажигала маленький фонарик от машины – в него вместо батарейки я вставила свечку.

Мне очень нравилось смотреть, как горит пламя. Если крышка контейнера была приоткрыта или через сделанные папой отверстия дул ветер, то пламя могло потухнуть, потом загореться снова или начать извиваться вокруг фитиля. Я представляла, что огонь застынет, как смола, и через миллионы лет кто-то найдет его, раскусит и скажет: «Да, это когда-то было огнем!» А какому-нибудь ребенку разрешат посмотреть, что там у него внутри, и он разглядит этот древний фитиль.

Совсем от дневного света я не избавилась. Папа стал отправлять меня в лес, чтобы принести больше смолы. Я все собирала ее и собирала, сколько могла, и приносила домой в небольших ведрах.

«Лив, нам нужно больше. Принеси еще. Деревья это выдержат. Сделай надрезы в других деревьях. Нужно больше смолы. Гораздо больше».

Папа не всегда был так многословен. Иногда он просто открывал крышку контейнера и говорил: «Смола!» Сам он, к сожалению, не хотел идти в лес. Наверное, ему это надоело. Мне нравилось гулять, но я скучала по папе. Лес без него был другим.

Была и хорошая новость: он вдруг снова начал работать в мастерской. Лучше, когда он был там и что-то делал, чем был в другом месте, но так, что его там будто и не было. Как-то раз, когда он уехал в Корстед, я зашла в мастерскую, чтобы посмотреть. Меня порадовало то, что он прибрал вокруг стола, и теперь к нему было проще подойти. Рядом лежали бревна, и мастерская благоухала свежим деревом. Я так обрадовалась, что даже заулыбалась. Все это напомнило мне о том, что я так любила.

Домой он приехал с грудой металлолома. Еще я разглядела бинты и банки с маслом виноградных косточек.

Всего этого было слишком много.

Несколько дней спустя я увидела, над чем он работает. Теперь уже я не была так рада. Огромный гроб. Огроменный. Гораздо больше, чем крошечный гроб сестренки.

В день, когда это случилось, я сидела в контейнере с медвежонком и думала о маминых ранах, водопаде, деньгах, кроликах, врачах, смоле и застывшем пламени. А еще – о новом папином гробе.

Вечером того дня я услышала крик.

Это была не птица, не сова, не барсук, не человек, только что увидевший мертвого младенца. Такого крика я раньше не слышала. Но я была практически уверена, что кричало животное. Скорее всего – собака.

Должно быть, она угодила в капкан. Но от наших капканов животные так не кричали, тем более днем. Как-то раз в нашу ловушку для кроликов угодила лиса – ее лапа застряла в сети, но она не кричала, а просто не могла выбраться. Она сидела так недолго, потому что в какой-то момент мы ее обнаружили, разрезали сеть и выпустили. Пока я обрезала веревку, папа накрыл ей морду своей курткой и держал. Лиса немного прихрамывала, но мне кажется, она была рада вырваться на свободу. Мы всегда хорошо относились к животным, да и лис мы не ели.

Животному, которое сейчас кричало, было очень больно. Это мне подсказал мой копчик. Когда я знала, что кому-то рядом больно, у меня что-то ныло в животе, как будто бы он растягивался вокруг спины и тянулся вниз. То же самое было, когда я ходила к маме и видела ее раны.

Если бы у Карла было настоящее тело, он бы почувствовал то же, что и я, – ведь мы же близнецы. Мы были одним целым. Я походила на мальчика, а он – на девочку. Он был немного жив, а я – немного мертва. С нашей младшей сестрой было по-другому: она была и жива, и мертва одновременно. Вот она, рядом со мной, и я очень этому рада.

Крик был просто невыносимый.

Я подумала: а что, если появились новые ловушки? Папа расставил их, чтобы отгонять непрошеных гостей или предупреждать нас о том, что кто-то идет. Мне нельзя было их рассмотреть. Папа просто сказал, где они стоят, и запретил к ним приближаться. По его взгляду я поняла, что это и правда важно.

Я знала, что ловушки есть у гравийной дороги. Если вы пойдете по тропинке, которая огибает шлагбаум и ведет наверх к нашему дому, через пару метров обязательно споткнетесь о натянутую веревку, от этого загремят консервные банки, подавая сигнал. Но ведь споткнуться о веревку – не больно, правда же? К тому же сигнала от банок я тоже не слышала.

Если же вам удалось обойти эту веревку, то впереди вас ждет еще одно препятствие. По обеим сторонам дороги папа вырыл глубокие канавы, накрыл их тонким картоном, а сверху разбросал гравий, листья и еловые иголки. Если вы ступите на картон, то ваши ноги непременно провалятся в канаву. Вот это, конечно, больно, от такого можно и закричать, но если бы так случилось, то на соседнем дереве зазвенели бы побрякушки, чтобы предупредить нас. Важнее всего было предупредить меня, чтобы я успела спрятаться.