Смола

На подходе к основной части дома была еще одна ловушка – как раз в том месте, на которое нельзя не наступить, идя к входной двери. Еще одна канава. Ступив в нее, вы получите по голове веткой от дерева, стоящего у входа. Но до этой ловушки еще никто не доходил.

Мы с папой хорошо знали, где конкретно находятся эти три ловушки, чтобы не угодить в них самим. Машину папа оставлял не около дома, а чуть дальше, прямо напротив ловушки с веткой. А когда он подъезжал ко второй ловушке – канавам с картоном, – то ехал так, чтобы ловушка оказывалась между правым и левым колесом. Если я гуляла поблизости, то всегда обходила одну и ту же ель справа, чтобы не ступить в канаву. Это был самый верный способ, а если было темно, то я светила фонариком и находила нужное дерево. Оно было выше других стоявших рядом с ним деревьев, а сверху у него отдельно торчала одна ветка, которую хорошо было видно на фоне неба.

Веревку у шлагбаума обойти было проще простого. Нужно было всего лишь идти по другой тропинке. Правда, про нее знали только мы с папой. Он всегда закрывал за собой шлагбаум, даже если заезжал ненадолго. Он говорил, что нам нельзя рисковать. Плохи наши дела, если мы что-то пропустим и незнакомец подойдет к дому слишком близко.

О других ловушках я ничего не знала. Знала только, что к дому нужно было идти или по тропинке слева от куста можжевельника, или между высоких берез у чащи, или по тропинке между кустами с юга от основной части дома. Это были единственные пути, не считая, конечно, самого очевидного – гравийной дороги.

Во дворе тоже были места, где мне нельзя было находиться, поэтому папа проложил для меня несколько маршрутов через груду вещей. Если я не буду им следовать, то совершенно точно попаду в беду. Не знаю, как именно, но ни в какую беду попадать я не хотела, поэтому всегда делала так, как он мне говорил (не считая только кролика в контейнере). Я боялась его ослушаться еще и потому, что он смотрел на меня этим своим взглядом, который означал, что это правда важно.

Теперь крик сменился на вой, который звенел в моей голове все громче и громче. Я выглядывала в отверстия контейнера затаив дыхание. Сердце билось так сильно, что его я тоже слышала.

Наконец я увидела. Что-то шевелилось в кустах можжевельника. Похоже на большую собаку, но отчетливо я не могла разглядеть.

«Мы должны хорошо обращаться с животными», – говорил мне папа. Я так и делала. Собака точно не может меня никуда забрать. Но может укусить. Я немного боялась собак, потому что у них были огромные зубы и потому что папа тоже их боялся. По крайней мере, в дома, где были собаки, мы не заходили. Собаки могли громко залаять и укусить.

Правда, мы все же заходили в дом страховщика, потому что его вытянутая длинноухая собака не издавала ни звука, когда мы давали ей мармеладку. Она лежала у двери подсобки, но я не уверена, что она могла подняться со своего места, даже если бы захотела. Но она не прекращала вилять хвостом, поэтому было решено надеть на него длинный шерстяной носок, чтобы хвост не сильно стучал по полу. Как-то раз мы забыли снять этот носок и наделали тем самым много шуму. Стоя в очереди на почте, папа услышал, что страховщик показал этот носок в трактире и оказалось, что это тот носок, который жена аптекаря связала для мужа. Разумеется, в паре с другим носком. Теперь аптекарь обвинял страховщика в том, что тот украл у него бесценный подарок, а страховщик обвинял аптекаря в том, что тот издевался над его Бассетом. Второй носок, кстати, лежит у нас дома. Надо получше за ним следить.

Тут мне пришло в голову, что собаку, должно быть, слышно на главном острове. Наверное, и папа ее слышит? А если ее услышат врачи, то точно приедут сюда, чтобы сделать нас больными и забрать меня.

Мне нужно сделать так, чтобы вой прекратился.

Мой лук тоже лежал в контейнере. Я положила мишку и нашла лук. И колчан со стрелами. В последнее время я нечасто ими пользовалась. Мы больше не охотились, чтобы добыть еду. Папа говорил, что с консервными банками проще. Но иногда я тренировалась сама.

Когда я бежала к кусту можжевельника, то поняла, что, видимо, плакала, но потом перестала – у меня немного щипало в глазах. Или это было из-за яркого света.

Сердце все еще сильно стучало, но тело слушалось. Я бесшумно перепрыгивала через кочки и зигзагом огибала деревья – такие низкие, что больше походили на детский лес. Моей сестренке они показались бы очень высокими. Я видела их вершины, когда бежала. Колчан легонько стучал по спине при каждом моем прыжке. Я сама его сшила из кроличьей шкуры, сама выточила стрелы и отлила для них наконечники. Тогда папа рассказывал мне, что умеет дерево, и улыбался, видя, что умеет его дочь.

Собака лежала на обочине и протяжно выла, словно силы ее уже были на исходе. Но все-таки она продолжала завывать. Этот звук застрял у меня в голове.