Смоленский нокдаун

Марина Андреевна говорит, что у них такого нет. Жесткая политическая цензура отбивает у людей чувство меры в восприятии всяческой неофициальной информации, которая априори кажется людям честнее, чем официальная. А это в большинстве случаев совсем не так, особенно если против вашего государства идет информационная война. И это не шутки, потому не имеющее такого иммунитета общество, дезориентированное ложными слухами и враждебными информационными установками, может вдребезги разнести свою собственную страну.

Но самые большие разговоры и самые ожесточенные споры у нас велись о сущности большевизма и его пригодности для русского народа. Вот и сегодня разговор зашел на эту вечную для нас тему, тем более что там, у них, в настоящий момент был полдень тридцатого апреля, канун одного из двух главных революционных праздников, отмечающихся у нас тут с особой помпой. Там, в двадцать первом веке, этот праздник говорят, тоже празднуют, но он из главного весеннего официоза превратился в повод и себя показать, и людей посмотреть. На первомайские демонстрации, как говорят мои новые друзья, там ходят все — от недобитых временем большевиков до разных желающих политической известности дурачков, которых Марина Андреевна назвала иностранным словом «фрики».

Мы с мамой считали и считаем большевизм чуждым России явлением, теорией, завезенной к нам из Европы. И прижилась-то эта теория на нашей почве лишь благодаря неимоверной жестокости марксистского кагала-интернационала, который во время Гражданской войны и после безжалостно перебил почти всех лучших людей России. Дворянство и интеллигенция либо эмигрировали, оставив Родину, в одночасье ставшую им постылой мачехой, либо погибли в бесчисленных подвалах губернских чрезвычаек и на фронтах гражданской войны.

— Две трети офицеров Русской армии, — парировала слова моей мамы Марина Андреевна, — записались добровольцами не в белую, а в красную армию, составив костяк ее командного состава, которому просто больше неоткуда было взяться. У моего отца один дед, фронтовой офицер, в Гражданской войне сразу и до конца воевал за красных, а другой дед, тоже фронтовик, сначала за белых, а после Новороссийского разгрома Добровольческой армии уже за красных. Оба командовали кавалерийскими эскадронами и оба в сабельных походах немало погуляли по российским просторам — сначала между Орлом и предгорьями Кавказа, а потом почти до самой Варшавы. И не их вина, что комфронта Тухачевский так и остался в душе туповатым поручиком. Так вот, они оба ему рассказывали, что белые — тех, кого вы называете лучшими людьми — вешали с еще большим азартом, чем красные, справедливо считая их виновниками гибели старой России. А то кто же пел осанну демократическим сладкоголосым говорунам и бесновался, крича в адрес свергнутого царя с семейством: «Распни его, распни!».

На этом месте в разговор вступил Мишель, который, как я поняла, состоял с Мариной Андреевной в одном молодежном клубе.

— Белые проиграли, а красные, соответственно, выиграли, — безаппеляционно заявил он, — потому что крики разного рода демократов и либералов о деньгах германского Генштаба, якобы переданных Ленину на организацию революции, являлись ярчайшим примером художественного свиста, а вот английская, французская, американская и японская помощь различным антибольшевистским силам, как и прямые военные интервенции этих стран на территорию России скрьтть было невозможно. Неоспорима также роль в разжигании русской смуты так называемого чехословацкого корпуса. Господа союзники уже успели поделить нашу территорию. Север с Мурманском, Петроградом и Архангельском должен был стать британской колонией, Юг России, с Украиной, Донбассом, Крымом, отходил к Франции, а Дальний Восток — к Японии.

Одни большевики последовательно выступали защитниками национальных интересов, сохранив единое государство, которое господа в Лондоне, Париже, Токио и Вашингтоне уже мысленно раскромсали на множество кусков. При этом вожди белого движения, попавшие в зависимость от иностранных симпатизантов, даже не заикались о воссоздании единого русского государства, и так и были разбиты большевиками поодиночке — Юденич, Колчак и в самом конце Деникин. Так уж устроено сознание русского народа, что он всегда отдает поддержку той политической силе, которая опирается на чисто отечественную почву. Ну а с кагалом-интернационалом товарищ Сталин расправился еще в конце тридцатых. Как говорится, лучше поздно, чем никогда, потому что эти, в кавычках, товарищи, если бы им дали волю, действительно могли разнести нашу страну в клочья…