Смоленское направление

Литвин поклонился, поставил на лавку пустую крынку, сложил льняную салфетку и поспешил к лодке, скорее от этого странного места, где разбрасываются драгоценностями, смеются при этом, и если б не часовня с золотой крышей, то вообще не понятно, как назвать эту крепость.

Яков в это время рассматривал свою будущую лодку, прикидывая, сколько рыбы влезет в трюм и как будут завидовать соседские рыбаки, а его родичи – гордиться им.

– Яков, ради всех святых, отвези меня обратно. – Живинбуд бежал по причалу и на секунду остановился. А вот и ладьи, на которых отправлялся отряд. Швентарагис явно переметнулся к другому князю.

К вечеру, после того как рыбак с Яковом прибыли в город, в Смоленске исчезли почти все лодки, остались только три, никуда не годные ладьи, способные совершить плавание только в один конец. Произошло это настолько внезапно, что никто и не заметил. А ночью началось повальное дезертирство. Из города бежали парами, десятками и даже целыми отрядами. Кто-то распространил слух, что ближник Эрдвила предал князя и, украв всё серебро, отправился обратно. Но не просто так, а расположившись в семидесяти верстах на западе от Смоленска, собирает новое войско и готов платить. Наёмники сначала не верили, даже смеялись над этим при начальстве, а сами потихоньку собирали пожитки. В итоге, количество пехотинцев сократилось до тысячи. Некоторых нерасторопных прилюдно казнили, но динамика не исчезла, рать Эрдвила таяла на глазах как сахар в кипятке.

Одновременно со всеми событиями в столице на месте высадки Швентарагиса, возле поляны кипела работа: шестеро мужчин с пилами и топорами делали замысловатую деревянную конструкцию из дуба, названную впоследствии «ёж». Ладья Пахома Ильича, зацепив канатом одно из готовых сооружений, тянула его в реку, делая четырёхметровую глубину фарватера непроходимой для тяжелогруженых судов. Якорь, сделанный из двух мешков с цементом, вперемежку с камнями, надёжно опускал «ежа» на дно реки. Полтора локтя чистой воды рыбацкая лодка пройдёт, а гружёная ладья – уже нет.

* * *

Иннокентий был вызван к великому князю на следующий день, как его доставили в расположение ставки. Ярослав проигнорировал письмо, словно потеря города была запланирована. Он мог осадить Смоленск, сил было достаточно, но долгую осаду, как высказались воеводы, держать возможности не было. В просторном шатре, примостившись на краю сундука, Иннокентий показывал на пергаментной карте Смоленского княжества место, где стоит маленькая крепость. Со слов Ермогена, в ней сидели друзья, а отнюдь не враги, как раньше думал священник. Опять же, опираясь на его данные, мешков с продуктами и корзин с ячменём там скопилось так много, что стоят под открытым небом, а не спрятаны в ямах. На память Иннокентий не жаловался, и хорошо запомнил слова настоятеля: «Единственная наша надежда – этот Алексий из Никеи, остальные предатели. Не зря Герман прислал его сюда». Епископ разрешил использовать тайного «союзника», если совсем будет плохо. Именно такой момент, как посчитал Иннокентий, и настал. Войско князя начало испытывать сложности с продовольствием, и любое отклонение от заданного маршрута только усугубляло сложившееся шаткое равновесие в логистике снабжения, когда войско ещё не голодает, но уже и не сыто.

– Мы выйдем к этой крепости и станем в трёх верстах от неё, – принял решение Ярослав. – Отсюда до Смоленска рукой подать, четыре пеших перехода. Там точно есть продовольствие?

– Да, великий князь, здесь как раз проходит просека, – Иннокентий ногтем показал на пергаменте возможное расположение дороги, – ведущая к Смоленско-Мстиславльскому тракту, а припасы должны быть.

На пятый день ускоренного марша конница Ярослава вышла к конечной точке маршрута. Разъезд захватил дезертиров боярина Гвидона, которые поведали о бое у стен крепости. Сомнений в лояльности гарнизона Алексия больше не было. Удивляло только количество защитников – без числа.

* * *

Эрдвил сам возглавил карательную экспедицию. Боярин Клоп, неплохо знавший местность вокруг города, указал самый оптимальный маршрут, по которому можно было выйти к мятежному Швентарагису. В том, что бывший комендант стал предателем, сомнений у князя не было. Особенно поразил его рассказ гонца о золотой цепочке, которую, выражаясь современным языком, спустили в водопровод.

– Это ж сколько добра там лежит? – спросил сам у себя в разговоре с гонцом князь.

– Сколько там серебра – то мне не ведомо, а вот, крыша на церкви там золотая и даже сторож у ворот в сапогах ходит, – докладывал Живинбуд.

– При чём тут сапоги? – удивлённо спросил князь, опустил взгляд на свою обувь и спрятал ноги, обутые в коровьи карбатины, под лавку. Тема сразу была закрыта.