Смоленское направление

К осени отряд Васьки Щуки насчитывал уже сто тридцать человек. Неурожай, а с ним и падение объёмов производства выставил на вольные хлеба кучу здоровых мужиков. Снова на Смоленской земле замаячила «костлявая с косой», на одно посеянное зерно выходило всего два собранных. Урожая сам-третей не было уже второй год подряд. Среднестатистический смолянин поедал в год двести сорок фунтов хлеба, но сейчас был рад и половинной доли.

В лавке Евстафия, разросшейся втрое (за счёт второго этажа и выкупленной соседней), тот, кто записывался в отряд Щуки, получал на руки сто восемьдесят фунтов ржаной муки, пять фунтов соли и два пуда ячменя. Все продукты, естественно, уходили семьям призывников, так как на военных сборах кормили бесплатно. В лавке рекрутов измеряли, записывали поимённо и отпускали, сообщив дату, когда будет сбор. Заметив, насколько это выгодно, за отцами и старшими братьями потянулись и отроки. Не много, не более двух десятков, но и им нашлось применение. Из подрастающего поколения сформировали дозорное подразделение, в чей штат входило несколько лошадей. Среди ополченцев постепенно формировались лидеры, и одним из них стал Егорка. Он настолько наловчился обращаться с новым оружием, что поначалу ему доверяли малое, а потом и вовсе поставили руководить некоторыми занятиями. Его десяток тренировался с южной стороны города у ручья, где с незапамятных времён корчевали деревья, освобождая землю для пахоты.

– Как ты самострел держишь, – делал замечание Егорка, – штуку эту к плечу прислонить надо, а не под мышку совать.

– Молоко на губах не обсохло, старших учить, может, мне так сподручней, – отвечал неуклюжий мужичок, полжизни проведший на смолокурне, а теперь постигающий азы военного ремесла.

Поначалу Егорка стеснялся, некоторые новобранцы были в два раза старше, но как-то потихоньку разница в возрасте стиралась, и где шутками, а где и грозным окриком дело по обучению двигалось вперёд. Три дня в неделю возле города проходили тренировки, основным правилом в отряде было – держать язык за зубами. Вместе собирались только один раз, когда получали кирзовые сапоги, шапочки, да порты с рубахами, и то возле причала на Подоле. Васька Щука выдал каждому по мешку с лямками и наказал слушаться десятников, мол, те знают, куда идти. Группы по пятнадцать человек, а кое-где и десятка не насчитывалось, уходили в сторону леса, ставили мишени и учились стрелять. Освоившись с арбалетом, объединялись в более крупные подразделения и учились быстрому перемещению по лесу, строго по команде, уже под руководством опытных наёмников. Нельзя сказать, что всё шло гладко. Были и огрехи, и дезертирство и просто паника. Одним из упражнений было заставить горожан залезать в окоп, высотою в половину человеческого роста, и ждать, пока поскачут всадники. Делалось это для того, чтобы люди не боялись несущихся на них лошадей. Из узкой ямы сразу вылезти невозможно, вот и оставались в ней, дабы под копыта не угодить. Зато, когда человек стоял на земле, психологическое давление снижалось в разы, лошадки казались в два раза меньше ростом, и боязнь исчезала.

– Главное – не испытывать страха! Лошадь такой же враг, как и кочевник, сидящий на ней. Не можешь попасть по поганому – бей его лошадь, – наставляли ополчение командиры.

Курс молодого бойца хоть и был сжат до невозможного минимума, но всё же принёс результаты. Горожане научились исполнять команды и кое-как обращаться с оружием. Доспехи вообще произвели на них неизгладимое впечатление, создавая впечатление неуязвимости. На ватник надевалась кольчуга или кираса, на голову шапка-ушанка, поверх каска. Обилие железа на теле придавало уверенности. Со стороны – грозное воинство, но оно ничто без одного важного для армии аспекта. Любого воина могут ранить в бою, и если каждый знает, что ему окажут помощь, то боевой дух такого подразделения на несколько порядков выше обычного. Хотя в экипировку бойца и входило по два бинта, я озаботился и большим, создав передвижной госпиталь. В городе жили два знахаря-травника, готовых оказать поддержку, но более чем сто шагов они уже сделать не могли – возраст. Оставались ученики аптекаря. Мойша отпустил Ишаю только после того, как получил и установил зубные скобы для дочки своей сестры. Опередив Пьера Фошара в его изобретении на триста лет, Барух Бен Лейб был готов заплатить любое количество гривен, лишь бы исправить кривые зубы своей дочери. Удалить ошибку природы было проще простого, но кто тогда возьмёт замуж беззубую женщину? Евстафий два дня уговаривал аптекаря и в итоге приехал в крепость, сообщив, что Мойшу волнует только одно – красота племянницы.