Смоленское направление

Шли бы шагом или по глубокому снегу, может быть, и не случилось бы такой трагедии в первую минуту боя. Но когда лес окружает с двух сторон и постоянно ожидаешь засады то слева, то справа, как-то забывается, что впереди может прятаться смерть. Трос, способный выдержать груз в четыре тонны, не подвёл. Около пятнадцати человек одновременно вылетели из сёдел. Те, кто повыше, смогли через некоторое время подняться, семеро так и остались лежать на льду с изувеченным горлом.

– Велимир, пора, – тихо сказал я.

Дружинник выбил стопор противовеса. Девятнадцатипудовый ящик, набитый песком, стремительно полетел вниз. Хитрая система блоков закрутилась, ловушка захлопнулась, а потом полетели болты.

– Отходим! – прокричал Бургэд.

Да не тут-то было. Второй трос, выпрыгнув из снега, отрезал путь к отступлению. Полусотник выхватил кривой меч, вращая головой в поисках врага, лошадь уже разворачивалась, но слишком медленно. Копыта коников скользили. Лучники пускали стрелы по обе стороны реки, в надежде подстрелить хоть кого-нибудь. Им и в голову прийти не могло, что противник прячется в белых маскхалатах прямо перед их носом, надёжно прикрытый стволами деревьев и крепким доспехом. То, что никогда не получилось бы с пехотинцами, в бою с кавалерией действовало безотказно. Задний трос находился на уровне шеи лошади, на скользком льду невозможно разогнаться с места и перепрыгнуть препятствие. Слезть же с седла и попытаться протолкнуть скакуна под натянутым тросом, всадникам, которые и ходить учатся, наверное, позже, чем управлять лошадью, – было противоестественно. Единственным шансом изменить ход боя у кочевников было немедленное спешивание и атака в сторону леса. Хорезмские воины лучше управлялись с копьями, нежели с луком. Могло бы получиться, но команду отдать было некому.

«Тургэн был прав, у него даже не было возможности натянуть свой лук», – пронеслось в голове полусотника. Бургэд хотел было дать команду атаковать лес с левой стороны, откуда, как ему показалось, прилетали маленькие стрелы, но не успел. Арбалетный болт вонзился прямо под ухом кочевника. Бронзовый наушник не спас, острая сталь прошила его словно бумагу, в одно мгновение пронеслись плавно покачивающийся ковыль тургайской степи, стремительный закат солнца… и наступила темнота. А дальше началось избиение. Крупная дробь, вылетавшая из трёх десятков трубок с промежутком в секунду, словно серпом срезала наездников вместе с лошадьми. Многоствольное орудие, заряженное картечью и применённое по плотной группе, – страшная штука. От растянувшегося на полминуты залпа в живых остались единицы, но и им не дали шанса на спасение. Вторая картечница начала свой огненный путь, вырывая куски плоти, дробя кости и отрывая части тела.

Велимир добивал раненых, хладнокровно, с методичностью мясника. И не просто добивал, а срубал головы. Точно так, как когда-то несколько лет назад в горящей Рязани срубили голову его раненому побратиму. Убитых было не так много, как могло показаться с первого взгляда, посему иногда приходилось проявлять сноровку, спеша за отползающим врагом. Кто-то пытался оказать сопротивление, кто-то спрятаться, но всех постигла одна участь. Пятьдесят голов сложили в пирамиду – это был вызов. Бой будет до смерти, никакой пощады. Наскоро обшарив тела поверженного противника и побросав всё оружие в заранее приготовленную яму, мы свалили трупы в лесу, в противоположной стороне от нашей засады. Потом все вместе замаскировали картечницы в капонире и разделились. Дружинники уводили пойманных лошадей в сторону крепости, на радость нашему цыгану, а я с Ратибором прикрывал отход.

Мы шли по льду, когда вдруг старый воин резко развернулся на лыжах и выставил перед собой копьё. В тридцати шагах от натянутого троса я увидел с всадника, который целился в нас из лука. Честно признаюсь, даже не услышал стука копыт. Только как ухнул от неожиданности старый воин, оседая на лёд со стрелой в груди.

– Ух! Добрая бронь, а я не верил, – проговорил Ратибор.

Кочевник улепётывал, нещадно стегая коня, прижавшись к его шее. Прикрыли отход, называется. От злости за свою беспечность я расстрелял всадника вместе с лошадью, нажимая на спусковой крючок до тех пор, пока не закончился магазин.

– Ты как? – спросил у сидевшего на снегу Ратибора.

– Всё хорошо, Алексий, жить буду, – старый воин выдернул древко из жилета, оставив наконечник внутри, – ловко степняк меня. Да только на всякого ловкача…

Пахом Ильич уже заканчивал выставлять ровные ряды деревянных кукол. Четыре линии странных воинов перегораживали всю реку, как раз возле нашей крепости. Но это было не всё. Перед строем и на флангах застыли вмёрзшие в лёд заострённые колья.

– Чудны дела твои, Господи. Это ж надо такое удумать, ну прям как живые. – Ильич перекрестился, поправил флажок на деревяшке, прибитой гвоздями к спине крайней куклы.

– Идут! Наши идут, Пахом Ильич. Лошадей целый табун, – прокричал часовой с вышки.

– Итить… Кирьян, живо к ним дуй, проход меж шипов укажи, да и место, где лёд цельный, а то провалятся, суши их потом.