Смотри, я падаю

– Опусти оружие, не стреляй, – говорит Салгадо, который, кажется, совсем не удивлен, увидев здесь Тима.

– Дайте ей уйти, – говорит Тим.

– Мы так и собирались сделать, – говорит Кондезан. – Ты, значит, нашел сюда дорогу?

Наташа Кант отходит от них троих и становится рядом с Тимом.

– Кто ты? – шепчет она.

Я сам не знаю, – хочется ему ответить, но он ничего не говорит, кладет свою свободную руку на ее локоть и слегка пожимает, ободряюще.

– Я хочу знать, что случилось с моей дочерью, – говорит Тим. – Что ты с ней сделал.

Пистолетом он показывает на Хоакина.

– Я ничего не знаю про твою дочь.

– Расскажи ему, Хоакин, – говорит Салгадо. – Отец имеет право знать. Представь, что это твоя дочь пропала? Ты бы хотел знать, что произошло.

Хоакин Оррач смотрит на своих друзей. Не понимает, чего они хотят и почему.

– Хоакин! Расскажи, черт подери, что ты сделал с его дочерью, – говорит Салгадо и делает к нему несколько шагов. – Он все равно не уйдет отсюда живым.

– Мне нужна правда, – говорит Тим. – Это все, что мне нужно.

– Пусть узнает, – говорит Кондезан, и Оррач начинает колебаться. Смотрит то на одного, то на другого друга, оба кивают.

– Ты нашел ее возле автобусной остановки, – помогает Кондезан. – Где ты обычно их подбираешь. Расскажи ее отцу. Он заслуживает того, чтобы узнать, что произошло.

Оррач смотрит на Тима, на направленный на него пистолет.

Я разнесу ему мозги.

Наташа стоит к нему так близко, что он чувствует, как поднимается ее грудная клетка, какое у нее теплое и мягкое дыхание, долетающее до его шеи.

Салгадо поднимает руку, останавливая Тима.

– Пришло время, Хоакин, – говорит он. – Ты среди друзей, расскажи, и тебе будет лучше, и всем станет лучше.

– Ты привез ее сюда, – говорит Кондезан. – Говори, что ты здесь с ней сделал. Что произошло.

Куртка.

Это не могла быть куртка Эммы.

Теперь Тим это понимает.

Ее не могло быть на празднике в Дейя. Это была чья-то чужая куртка из тех тысяч, которые фирма «Зара» выпустила в тот год. И все же именно эта куртка привела его сюда. Пальцы, которые ее шили, моряки, которые ее сюда везли, шелкопряд, который сотворил шелковую нить, и инженер-химик, создавший синтетическую копию шелка.

– Вы все трое были на празднике у четы Сведин в Дейя, – говорит Тим. – Потом ты поехал, подобрал девушек и привез сюда. Потом ты поехал еще за одной, но она не пришла, и тогда ты нашел ее.

Я не хочу произносить твое имя, Эмма.

Я не хочу произносить твое имя здесь, в этой комнате, ты была здесь, правда ведь?

Тебя здесь видела Соледад.

В этом доме. В этой комнате.

С этим мужчиной, стоящим передо мной.

С Хоакином Оррачом.

Который опускается на диван и начинает рассказывать.

Она чувствует коленями твердый асфальт. Рот забит. Лифт, звучит как лифт, я вижу свое лицо в зеркале, таких тут тысяча лиц, лифт останавливается, кто-то крепко держит мои руки, дверь открывается, что это за комната? Это ночной город, который я вижу. Стокгольм? София и Юлия, где вы, идите сюда.

НЕТ, нет, НЕТ.

Я должна выбраться отсюда, я не хочу здесь быть, двери закрываются, нет никаких окон, только горящая свеча и матрас, он швыряет меня на матрас, сдирает с меня одежду, розовую, куртку, одежду, ПАПА! Где все остальные? Это не должно случиться, и она бьет его, пытается выцарапать ему глаза, но он сильный, она чувствует укол, и все погружается в туман. Печет, больно плечам, что он со мной делает, почему он так делает, и она кричит, кричит, просыпается, и он опять здесь, он улыбается, говорит, что он выйдет ненадолго, но скоро вернется.

Она пытается встать, но тело не слушается. Пламя свечи проникает в нее через зрачки, и она понимает, что происходит. Хочет свернуться клубочком в уголке матраса, и она чувствует, что у нее есть тело, но это не она владеет своим телом.

И он возвращается.

Тим подходит к дивану, направляет пистолет в лоб Оррача.

– Где она сейчас?

– Хоакин вышел пописать рано утром, – говорит Кондезан. – А ее уже не было.

– Где она? – шепчет он.

– Ее отпустили, – говорит Салгадо, и Тиму хочется упасть, опуститься на колени прямо на каменный пол, закрыть глаза. – Мы не знаем, куда она делась. Никто не знает.

Тим подносит пистолет ближе ко лбу Оррача, мужчина на диване закрывает глаза, а Тим видит бассейн, Оррач со своими мальчиками, его дочь в шезлонге, жена, которая чистила в доме вазу. Кусочки льда, звеневшие в стакане его джина с тоником, и черт тебя возьми, черт тебя возьми, черт тебя возьми.

Курок пистолета теплый.

– Комната, где он изнасиловал и пытал ее, находится этажом ниже, – говорит Салгадо. – Это та же комната, в которой Наташа сидела взаперти. Хочешь увидеть эту комнату?

Хоакин Оррач смотрит в сторону лифта, потом на своих друзей, пытается встать, но Тим держит пистолет у его лба, давит его вниз, к дивану, палец на курке. Медленно. Ухо у теплой кожи Ребекки, на ее животе, где ребенок шевелится в своей воде. Ребенок в кровати в белой ночной рубашке, а в кухне гремят кастрюли, как льдинки в коктейле.

– Если ты меня застрелишь, ты никогда ее не найдешь, – говорит Оррач. – Ты же хочешь ее найти?

– То есть ты знаешь, где она?