Смотри, я падаю

Кажется, ей хочется на него посмотреть. Он становится так, чтобы лучи от уличного фонаря падали на него и она могла видеть его лицо.

– Ты знаешь, чего ожидают от таких, как я, на таких сборищах, – говорит она. – Я должна дать тем, кто туда пришел, то, чего они хотят. И даже больше. Иногда мы для них просто орудие, средство.

Она делает паузу.

– За каждым праздником скрывается другой.

Вдруг на улице гаснет свет, и Тим чувствует, как лицо становится темным, будто бы свет был теплой рукой, которую отвели навсегда.

Короткое замыкание.

Он ослеп на несколько коротких секунд. Слышит, как Соледад поворачивается, бежит наверх по лестнице, он хочет последовать за ней, но спотыкается о первую ступеньку, падает, ударяется коленом о каменный край и едва сдерживает крик боли.

Захлопывается дверь.

Он встает. Ругается. Звонит Соледад, но она не отвечает, и он должен бы пойти наверх, звонить по очереди в каждую дверь, пока не найдет ее. Но это невозможно. Возник бы хаос. Это привлекло бы сюда полицию.

Он выходит из парадной на улицу, видит, что весь квартал без света, кругом черно, и эта чернота простирается до Plaza Madrid, до полиции.

У меня нет больше сил, Эмма.

Не в эту ночь.

Этой ночью мне нужно поспать.

Он добирается домой, проглатывает пару таблеток «Стезолида», и прежде, чем мозги развалятся на части, он думает о первом сообщении, которое она ему прислала с Мальорки. Видеоклип, всего тридцать секунд. Ты снимала комнату, которая была намного лучше, чем ты ожидала, я заплатил за нее бюро путешествий TUI дополнительно пять тысяч, ничего не сказав маме. Заплатил, чтобы вам дали номер получше, чтобы вы получили самое лучшее. Он думает о куртке, снимке. Конечно, он знает, насколько это безнадежно, что он хватается за соломинку, которая выглядит как пальмовый лист, усталый, коричневый по краям лист пальмы. Чтобы его не выбросило из этого мира.

Брови Эммы. Цвет называется Brown with a pinkish passion[95].

«Смотри, папа, как красиво».

Белый диван.

Круглый стеклянный стол с темной столешницей.

Мысли, которые он не впускает в свое сознание. Какой трудной она могла быть, какой эгоистичной, как все подростки. Как умела свести все его самоуважение к двум буквам «Д». Деньги и дурак. Она хотела денег, все время, на все. И все, что он делал, было дурацким. Дурацкая одежда, которую он носил, дурацкие слова, которые он говорил. Она могла издевательски улыбаться по поводу любой мелочи. Футболка не заправлена в джинсы, а должна быть заправлена. Песня по радио, о которой он имел неосторожность сказать, что ему нравилась, но которая, конечно же, была безнадежно дурацкой в ее мире. Слова, ощущение, что она отдаляется, уходит от него, что он был использован до конца, закончился и не нужен. Как трудно было ему все это терпеть. Невыносимые слова еще и потому, что они были столь ожидаемы. Будто цитаты, взятые прямо из учебника об отношениях подростков и их родителей. И это все?

Он не должен так думать.

Он должен думать о ней только хорошее. И он пытается увидеть ее девятнадцатилетней, столько лет ей сейчас, спустя три года после исчезновения. Пытается увидеть ее черты, взгляд стал еще более уверенным, шаги еще более целеустремленными, и он шепчет в пустоту комнаты: «Я думаю, что ты теперь еще красивее».

Он засыпает, и через несколько часов просыпается от того, что кто-то звонит в дверь, не в домофон, а в дверь квартиры. И он натягивает на себя шорты, кричит «Иду, иду», и открывает, не думая, неосторожно, как будто эта квартира дома, в Стокгольме, у парка Тегнера. А за дверью стоят двое жирных полицейских в темно-синей форме Национальной полиции.

– Ты пойдешь с нами, – говорит тот из двоих, что жирнее, и его небритые щеки висят.

– Добровольно, – добавляет второй. – Или мне придется надеть на тебя вот это?

Он похлопывает по наручникам, висящим на поясе рядом с кобурой.

– Я иду, – говорит Тим. – Прямо так? Или я могу сначала одеться?

Его приводят в комнату на втором этаже штаб-квартиры Национальной полиции. Большая комната с видом на обвисшие кроны пальм на парковке. Хуан Педро Салгадо сидит за письменным столом из лакированного красного дерева и ждет его. Синий хлопковый костюм облегает его тело, волосы, блестящие от масла, прилегают к макушке. Карие глаза уже не дружелюбные, как в момент их встречи в баре Bar Bosch, а совсем лишены выражения. Он выглядит так, будто не спал всю ночь, и поздние часы работы нарисовали темные круги под его глазами.

Тим хотел бы поговорить с Петером Кантом, но он здесь не для этого, он это понимает. И недоумевает, что случилось, ведь они наверняка знают, что Кант дал ему задание следить за Наташей. Наверное, они нашли фотографии ее с Гордоном, возможно, Салгадо удалось пролезть в задницу Вильсона, и тот отдал полиции снимки. И теперь они хотят узнать, что еще Тим видел, что Кант ему говорил и не намекал ли он о мести и убийстве.

Хуан Педро Салгадо откидывается на спинку стула и приказывает двум конвоирам выйти из комнаты, а Тима просит сесть на серый, покрытый сукном стул.