Смотри, я падаю

За ними вечер, в воздухе разлито обещание более приятной температуры, свет становится рассеянным, переливается через край планеты, чтобы проснуться в другой стране, на другом континенте, сообщить совсем другим людям, чем они являются на самом деле, что начинается новый день, и пора продолжать ваши жизни.

– Чем ты занимаешься? – спрашивает Симона, взгляд у нее туманится от безнадежности. Она ухмыляется, хочет закурить сигарету из пачки, которую вытаскивает из сумки, но Рамон говорит ей, чтобы вышла курить на улицу, и она прячет пачку обратно.

– Я пытаюсь найти Наташу. Одно цепляется за другое. Я знаю, что делаю.

– Ты мне не все рассказываешь.

Тим проверяет мысленно, все или нет, нет не все. Пока что перед ним только лица людей, люди без лиц, их алчность и деньги, опять и опять деньги.

– Эмма, – говорит он.

– Что Эмма?

– Не исключено, что я напал на какой-то след.

Симона смотрит прямо перед собой, молча, медленно дышит, это тяжелые, глубокие вдохи.

– Еще одну водку, – говорит она. – Настоящую.

Они раньше никогда не пили дома, до того, как Эмма пропала. Но в этот вечер они выпили. Они с Ребеккой сидели у кухонного стола и пили водку с апельсиновым соком, настоящий «лисий яд». В тот день Эмма уговорила его разрешить ей поехать, за ужином он уговорил Ребекку, с помощью Эммы, которая на радостях отправилась в центр, на площадь Хеторьет, отпраздновать победу с Юлией и Софией походом в кино – смотреть в большом салоне кинотеатра «Фильмстаден» «Мир юрского периода» в 3D.

А они в ее отсутствие пили.

Пока бутылка не опустела, а они не начали смеяться и говорить то, что обычно говорят себе родители.

Она уже большая, мы должны ослабить давление, она ведь разумная девушка, это же наша дочь.

Они уснули на диване. Прижавшись друг к другу, в мягком, но сильном опьянении.

Эмма разбудила их, придя домой. Смотрела на них взглядом, полным отвращения и даже презрения, когда они, покачиваясь, добирались до ванной, а потом в спальню.

– Теперь вы не имеете права что-то говорить, если я вот так напьюсь на Мальорке, – шипела она. – Сами понимаете, да?

– Мы же твои родители, – заплетающимся языком выговорила Ребекка. – А родители никогда ничего не понимают.

– Вот именно, – поддержал Тим. – Мы отпускаем тебя одну на Мальорку. Какими нужно быть идиотами?

Симона ушла, за окнами Las Cruce темно. Он держится за стойку бара, чтобы не упасть назад, навзничь. Рамон отказался продавать ему еще спиртное, и Тим не стал с ним из-за этого ссориться. Он платит, сползает с табурета, чуть не падает, но удерживается на ногах, и другим клиентам нет никакого дела до его опьянения, они и раньше такое видели. Он задерживается у выхода на улицу Calle Reina Constanza, рядом со столиком Марты, и Рамон кричит ему вслед: «Иди домой, Тим».

Марта смотрит на него.

– Да, иди домой. Пора спать.

Но Тим не идет домой.

Он берет такси до района Son Gotleu, входит в кафе, где сидят мужики с голыми черепами, здесь охотно возьмут его деньги, а потом примут заказ. Он пьет с ними так, будто его только что выгнали из клуба порядочных и достойных.

Пьет.

Показывает фотографии Эммы.

Вы ее видели? Может, она была здесь?

Кто она?

Моя дочь.

Она пропала три года назад.

Duro, hombre, muy duro[110], угостишь меня коктейлем?

Коричневый кафель. Его лицо в треснувшем зеркале, южноамериканец, тощий, как героинист, стоит за стойкой бара из пластика, похожего на янтарь, на его руках типичные татуировки моряка.

Где тебя носило? В Сурабае, в Сиднее?

Он уходит, оставляя за спиной кварталы Son Gotleu, цыган и нигерийцев, которые неустанно спрашивают его, чего ему хочется.

Что он хочет.

Что он ищет.

Я ищу Эмму, кричит он одному из них. Может, он орет это китайцу в баре квартала Pere Garau.

Его носит по городу, как волну без моря. Он шепчет ее имя, выкрикивает ее имя, пустое имя, показывает ее фотографии всем, кто ему попадается на пути, он качается, падает, пытается встать, где я, что я здесь делаю? А море где, туда?

Мне нужно выкупаться.

Тогда я буду готов.

Город – это звуки, свет и движение, сигналит машина, сердитый мужчина просит его уйти, исчезнуть, спрашивает, чем он, черт побери, занимается. Город теплый, одинокий город, все цвета спектра смешались у него внутри в один, болит рука, он ползет наверх, серые булыжники под ним, красные кирпичи, пахнет попкорном, кто-то ему что-то говорит?

«Это тот самый Тим Бланк?»

Чужие руки у него в подмышках.

«Qué pasa, hombre? Un poco de ayuda? Sí, sí»[111].

Эмма.

Воняет отбросами.

Мухами из канализации.

Они тебя видели?

Я – просто пустое сообщение, без всякого содержания, как и ты, а эта кровать жесткая, грубая и шершавая, как дно дешевого гроба.