Смотри, я падаю

Папина щека колючая, он небрит, не брился вчера, потому что он поссорился с мамой? Я этого не заметила, я вытягиваю губы к его щеке и, хотя почти не достаю до его кожи, все равно немножко колется. Он пахнет, как простыня с кровати дома, с большой кровати. Он добрый, я знаю, что мама рассердится на него за то, что он дал мне конверт, деньги, и когда я прижимаю губы к его щеке, она уже больше не колется, а просто мягкая. И я отстраняюсь, ничего не говорю, закрываю дверь машины и бегу под дождем к залу вылета с тяжелым чемоданом.

Парень в самолете, с пивом.

Ничего так себе кадр.

Автобус трансфера. Он на самом заднем сиденье. Кафедральный собор. Что там про собор писали в каталоге? Кому, блин, это интересно.

Я вижу его на пляже, чувака, мы с ним тусуемся, он спрашивает, хотим ли мы купить «кое-что», это дорого, но мы, конечно, хотим. Никто ничего не узнает, да и не первый раз попробуем, только здесь другое, кока, fuckin’ cocaine[112], ясный перец, мы должны попробовать, и я даю ему двести евро – за пять граммов? У меня бы в жизни не хватило денег, если бы не папин конверт. Юлия гуглит, какие бывают цены, мы заплатили слишком много, но София говорит, что так дорого потому, что покупаешь уже из четвертых рук.

Кислые рыбки, шведские конфетки.

Он дал мне с собой, беру одну конфетку, пососать. Коктейли на балконе.

Парень с тату «The Tribal» выбит, заблеван у бассейна, желтый резиновый круг для купания плавает в центре, у меня кружится голова, мы пробуем в туалете, ввааауваааау!!!!!

Селфи папе. Он поймет шутку. Йо-хо-хо!!

Будто летишь вперед, все огни такие четкие, все лица тоже, я могу видеть каждую морщинку на губах, и все вокруг меня такие красивые!

С лакрицей водка. No, fuck no[113].

С малиновым вкусом.

Проглатываю все, как маленький мячик.

Еще один и еще один, а Tribal, он здесь, или? Еще одна дорожка кокаина, в синем туалете в каком-то месте, где я не имею никакого понятия, что там нахожусь.

Та-та-та.

Деревом по спине.

Там, там, бабах. Опять.

Что-то оранжевое. Черные линии.

Что-то горит. Нет.

Где я?

Голова горячая, слишком светло, и эти звуки «там, там, бах».

Тим чувствует, будто весь он вымазан горячим жидким маслом, воняет отрыжкой, и через прищуренные веки утреннее небо вдавливает в него синюю стену тепла.

Он помнит Симону. Помнит кварталы Las Cruces.

Помнит мужчин с изможденными лицами и пиво, стоившее один евро.

Он помнит крики.

Краски.

Медленно начинает различать киноафиши на доске объявлений в двадцати метрах от себя, перед домом красного кирпича. «На берегу», «До свидания там, наверху» и обработанная версия «Китайского квартала». Плечо темного пиджака в тонкую полоску, шляпа, дым, который превращается в волосы Фэй Данауэй, горчично-желтые, пересушенные. Как его пересохшее горло.

Маленький синяк на руке.

Вдруг он чувствует удар по голове. Не сильный, а мягкий, удар оранжевого воздуха, который отклоняется, когда достигает его головы, и женщина кричит: «Что ты делаешь, Абель? Что ты делаешь?»

Оранжевое, черное.

Баскетбольный мяч отскакивает к афишам, мальчик в полосатой красно-белой футболке бежит за ним, кричит: «Извините, сеньор, мяч нечаянно попал вам в голову», и над ним стоит круглая оранжево-зеленая женщина с еще более круглым, будто обуглившимся лицом и спрашивает: «С вами все о’кей, сэр?»

Он осознает, что лежит на скамейке, и с трудом переходит в сидячее положение. Знает, где он находится. У Центра культуры Centro Cultural S’Escorxador, старого кирпичного здания скотобойни, переделанного в продуктовый рынок, где нашлось место и вычурному городскому кинотеатру.

Он различает белые пластмассовые стулья. Ядовито-желтый стол. Тени от красных маркиз и деревьев падают на бежевые каменные плиты и превращают их в щеки, покрытые лопнувшими капиллярами. Родимые пятна, которые с каждым порывом ветра меняют свою форму.

Тим.

Идиот.

Он берется за спинку скамейки, опирается, чтобы встать, голова кружится, в глазах темнеет, он чувствует на своем плече руку женщины, прищуривается, пытается рассмотреть, но в его мозгу вращаются только световые пятна разных оттенков.

– Я в порядке, – говорит он и прозревает.

– Не очень похоже.

Подскоки мяча от земли, тук, тук, пап, пап, более длинный и осмысленный звук, будто он начинает воспринимать настоящие звуки. Звонит телефон, гудят сирены, раннее утро, сигнал телефон в ухе Тима. Виден код страны, Колумбия, женский голос.

Слова, как удары плетью.

– Может быть, я видела твою дочь.

Что она говорит?

– Что? Кто ты?

– Соледад.

– Ты же уехала отсюда.

Слова обжигают рот.

– Я дома, в Колумбии. В Медельине.

Город шумит на том конце линии. Грохот, крики, моторы.

– Ты видела Эмму?

Он стонет, произнося эти слова.

– Где ты ее видела?

Соледад шепчет ему ночью в своем городе.

Он видит ее перед собой, на балконе, куда достает свет города. Ее тонкая майка трепещет на ветру, спустившемся с гор.

– Я не знаю, чье это было сборище. Мне было велено явиться на автобусную остановку. В Магалуфе. Около нового спортзала и отеля с обезьяной на фасаде. Меня должна была забрать машина.